Грета послала все в глубочайшие пропасти Эреба и вытащила телефон.
– Фасс, – сказала она, как только он ответил, оборвав даже «алло», – меня нужно доставить в мою приемную, а этот парень идти не сможет. Ты способен каким-нибудь образом переместить кого-то из храма?
– Не знаю, – ответил он, – и никогда не пытался узнать. Надо полагать, сейчас самое время выяснить.
От усталости и смиренной готовности, звучавших в голосе Фаститокалона, у Греты больно сжалось сердце, и она мысленно пообещала: когда эта история закончится, она сделает что-то – что угодно, – чтобы его отблагодарить. Грета не повернула головы, когда двери храма открылись, не обернулась на звук шагов: она не спускала глаз с трясущейся фигуры своего пациента до тех пор, пока Фаститокалон не подошел к ним и не протянул руку.
Грета стиснула ее – тонкую, замерзшую и сильную – и смогла подавить свое отвращение настолько, чтобы второй рукой взяться за руку обожженного. Как только они втроем соединились, в глазах у Греты все стало оранжево-белым, и она почувствовала, как ее тянет и крутит. Храм вокруг них мигнул и исчез.
* * *Транслокация даже при идеальных условиях вызывала легкое головокружение, а вот такая транслокация, когда Фаститокалон болен и истратил почти все силы, сражается с метафизическим окружением и уносит с собой еще двух человек, привела к сильнейшей дезориентации. Несколько мерзко-тошнотворных секунд Грете пришлось смаргивать искристо-серую пелену, и только тогда вернулось нормальное зрение.
Они находились у нее в кабинете, в приемной на Харли-стрит, – лежали на полу. Сев, Грета вызвала новую волну головокружения, но на этот раз все прошло быстрее, и она смогла осмотреться. Здесь все было благословенно обычным: тепло, светло, знакомо и безопасно, а продолжавший стучать по окнам дождь только усиливал ощущение уюта.
Рядом с ней зашевелился Фаститокалон: лицо у него приобрело странный пепельно-серый оттенок. Грета еле успела схватить мусорную корзину и придвинуться к нему. Фаститокалона бурно вырвало, а она порадовалась, что уже успела проделать это чуть раньше.
Пока Фасс был занят, Грета смотрела на обожженного монаха, так и завернутого в похищенную церковную занавесь и пребывающего в глубоком обмороке, – и вдруг осознала весь масштаб предстоящей ей задачи: над ним требовалось очень много работать, а она была отнюдь не уверена в том, что сможет справиться со всем в одиночку. Когда спустя несколько минут в дверь постучала Анна и тихо осведомилась, действительно ли Грета а) здесь и б) в порядке, Грета несказанно обрадовалась.
* * *Анна повесила табличку «Закрыто» на дверь приемной и заперла ее, а тем временем Грета просушила вещи Фаститокалона и дала ему горячего сладкого чаю и таблетку от головной боли, спровоцированной пребыванием в храме. После этого они с Анной вместе занялись сначала обработкой, а затем – перевязкой наползающих друг на друга серьезных травм обожженного монаха. Они возмещали потерю жидкости с максимальной скоростью, которую Грета сочла приемлемой, – и обе были немного удивлены тем, насколько стабильным было его состояние, несмотря на многочисленные ожоги и рваные раны. Они пришли к единому выводу – то, что заставляло его глаза светиться, также ускоряло процесс заживления: пока они занимались санацией, часть повреждений начала покрываться корочками, а одна небольшая царапина и вовсе превратилась в блестящую розовую полоску прямо на глазах у разинувших рты Анны и Греты.
– Это неправильно, – заявила Анна, превращая пинцет с марлевым тампоном в указку. – Тут… регенерация на вампирском уровне, но ведь он – живой человек. Или, по крайней мере, раньше им был.
– Надо, чтобы Фасс на него посмотрел, когда придет в себя. Он уже что-то говорил насчет подписи пневмы или души, кажется… я не очень поняла… следа, который виден только ему. Может, он нам объяснит, что тут у нас.
– И я никогда не видела, чтобы человеческие глаза делали вот такое, – проворчала Анна, снова принимаясь за работу.
Грета тоже никогда с таким не сталкивалась: голубое свечение было чуть заметно даже сквозь закрытые веки. Она описала, как выглядели эти глаза в тот момент, когда в последний раз видела их вблизи, на заднем сиденье своей машины: роговица непрозрачная, как вареный белок – рваная и покрытая рубцами ткань, сквозь которую ему не должно быть видно ничего, кроме неясных пятен света и темноты, да и то не наверняка, – и тем не менее он мог ее видеть, мог как-то смотреть своими разрушенными глазами. Грета даже предположила, что он способен видеть сквозь другие предметы: любопытство и интерес боролись в ней с испугом.
– Весь глаз светится, но испускает свет не поверхность роговицы, – сказала она. – Скорее… не знаю… вроде как свет зарождается где-то глубже, проходит через сам глаз и становится видимым только в окружающем воздухе?
– Наверное, именно это и видели гули, – отозвалась Анна, содрогнувшись, – голубые глаза, горящие в темноте.
А Грета снова вспомнила, как Кри-акх обнимал мать и ребеночка под резким светом подвальной лампы, подумала про смерть в темноте, внезапную и стремительную…
«Хватит, – приказала она себе. – Работай».
– Подай физраствор, пожалуйста.
Глава 10
Когда все ожоги и раны монаха были обработаны и перевязаны, день уже уступил место вечеру. Мобильник Греты несколько раз начинал звонить, а потом переключался на запись голосовых сообщений. Анна была отправлена домой с глубочайшей благодарностью и обещанием оплаты сверхурочных, как только Грете удастся наскрести лишние деньги, и теперь она осталась одна с обожженным монахом и Фаститокалоном.
Грета содрала перчатки и бросила на сиденье кресла, немного постояла, закрыв глаза, а потом достала телефон из кармана. Ощущение было такое, будто она неделю не спала: спина и шея ныли, головная боль, начавшаяся в висках, затопила весь ее череп, усталость навалилась такая, словно вокруг нее на пару делений повысили силу тяжести.
Помимо голосовой почты ее ждали эсэмэски. Ох. Так. Наверное, в какой-то момент ей следовало позвонить Ратвену и дать им знать, что у них с Фассом случилось и чего не случилось, – например, что они не валяются в какой-нибудь канаве в виде трупов.
Она виновато просмотрела все более гневные тексты и чуть не поддалась соблазну попросить Фаститокалона позвонить Ратвену, однако непрерывный кашель, доносившийся к ней в кабинет, подтолкнул к мысли, что эффективнее будет говорить самой.
Ратвен ответил после первого же гудка.
– Проклятие, вы где?
– В приемной, – сказала она. – Послушайте, мне…
– Я собирался сам идти искать. Я уже позвонил Шиле О’Двайр и попросил ее и других баньши провести облет, а чертовых гулей передать весточку и
