– Но лампочка?.. – изумился Варни: интерес к предмету разговора заглушил легкое отвращение, которое ему внушали застольные манеры Крансвелла. – И тут ведь не суеверное племя каннибалов: они же… э… Доктор Хельсинг права, мы не знаем, кто они такие. Знаем только, что они могут писать соком чеснока на стенах чужих квартир длинные слова.
– Фанатичная вера способна толкнуть на довольно-таки странное поведение, – возразил Крансвелл. – Чего только люди не делают из-за веры, что это им велит Бог. Почему бы Богу не быть лампочкой? Он уже был смерчем и горящим кустом – если взять навскидку пару примеров.
– Стойте, – приказал Ратвен, вскинув ладонь и устремив взгляд куда-то в пространство с видом человека, пытающегося ухватить ускользающую нить воспоминаний. – Стойте. Метро, верно? Лондонская подземка. Там, внизу, масса электрических переключателей и тому подобного, чтобы регулировать работу всех систем.
– Думаю, служащие общественного транспорта заметили бы кучку безумных монахов, отбивающих земные поклоны перед плафонами, – фыркнул Крансвелл. – Все же это даже для Лондона странно.
– Помолчите. Я думаю. – Рука Ратвена, так и оставшаяся поднятой, осторожно как будто постучала по воздуху, словно пытаясь раскачать и высвободить то, что он пытался вспомнить. – Поезда и электрические рубильники… рубильники… Почти поймал.
– В детстве у меня была электрическая железная дорога. Прилагавшийся к ней трансформатор был такой кусочек дерьмеца: вечно перегре…
– Вот оно! – Ратвен хлопнул по столу так, что все подпрыгнули. – Извините. Вот что это мне напомнило. Когда вы сказали «трансформатор»! Я знаю, что это за голубой свет. То есть, по-моему, именно так. – Он одарил всех довольной улыбкой. – Больше ничего не соответствует всем параметрам: голубой свет и гудяще-жужжащий звук, и пары ртути, и ультрафиолетовое излучение, и… э… «талисманная значимость», как вы удачно выразились.
– Так что именно соответствует всем параметрам? – вопросила Грета.
– Ох, извините. Это вовсе не лампа, это ртутно-дуговой выпрямитель. Их ставили на электрические железные дороги, вот почему я о нем подумал. Выпрямители были стандартным элементом до… ну, годов до шестидесятых-семидесятых, когда стали использовать тиристоры. Жаль… Хотя, конечно, твердый элемент безопаснее и места занимает меньше. Сейчас в работающем состоянии их осталось очень мало: это музейные экспонаты, не говоря уже о токсичности.
– Я не понимаю, о чем вы, – раздраженно заявил Варни, говоря нарочито раздельно, а Грета с Крансвеллом бросили на него благодарные взгляды.
– Их еще использовали в кинопроекторах с угольными дугами: для дуги нужен постоянный ток, – продолжил Ратвен и только тут опомнился, заметив, что слушатели ничего не понимают. – Стойте, я сейчас покажу. – Он взял смартфон и провел быстрый поиск на Ютьюбе. – Вот один с электрической дороги в Мэне: его демонтировали всего несколько лет назад.
Все трое сдвинули головы, чтобы видеть экранчик: на нем шел видеоклип с чем-то удивительным, ужасающим и глубоко завораживающим.
Крансвелл смотрел через плечо Ратвена.
– Но это и есть лампа. С ногами.
Это и правда выглядело похоже: громадная стеклянная колба лампы, светящаяся голубым, с шестью ногами, торчащими из стенок прямо над основанием и немного напоминающими щупальца: каждая сгибалась под прямым углом, а потом уходила в графитовое гнездо и закрученную проволочную спираль. На дне ламповой колбы лежало озерцо ртути, по поверхности которой плясала ослепительно-яркая бело-голубая искра. Искра – слишком яркая, чтобы на нее можно было долго смотреть, – казалось, выписывает на жидком металле странные узоры, знаки, которые могли бы раскрыть свой смысл, если только достаточно долго наблюдать и следить за ними, что (несмотря на опасность) внушало желание попытаться.
Клип закончился, и никто не стал возражать, когда Ратвен включил его снова, увеличив громкость так, чтобы на фоне болтовни экскурсовода стало слышно, как это устройство гудит.
– Боже правый! – выдохнул Варни. – Кажется, можно не винить тех, кто решил, будто у этой штуки есть сверхъестественные способности. А для чего тут ноги?
– Аноды, – объяснил Ратвен. – Анод преобразует переменный ток в постоянный. По неким причинам, в которые я не стану вдаваться, пары ртути пропускают ток только в одном направлении. Это вроде клапана, который пропускает поток только в одну сторону.
– Поверю вам на слово, – заявила Грета. – Если это, по сути, громадная неэкранированная ультрафиолетовая лампа, она, наверное, способна нанести те повреждения, которые я видела. Если он подвергался ее воздействию… ну, достаточно долго.
Ратвен посмотрел на нее вопросительно. Она пожала плечами, не особо желая вдумываться.
– Это должны быть часы. Несколько часов.
– Как я и сказал, – вставил Крансвелл, – идет бдение, или покаяние, или еще что.
«Очищение», – подумала Грета с содроганием.
– Ультрафиолет стерилизует, – сказала она. – Он буквально бактерицидный. На самом деле так и стерилизуют предметы в лабораториях. Э… это и правда сходится. Выжигает бренное.
– Но как эта штука придает им… те сверхъестественные способности, которые мы видели? – нетерпеливо осведомился Варни. – Их глаза… как они могут видеть что-то, когда явно ослеплены?
Крансвелл кивнул:
– И как он делает так, что они еще и светятся голубым?
– А вот тут, по-моему, и начинается сверхъестественное.
Почти с комическим единодушием они оторвались от телефона Ратвена и обернулись к Фаститокалону, стоящему в дверях, – спавшему с лица, но сосредоточенному.
– Потому что не заблуждайтесь: они действительно сверхъестественные, – добавил он. – Рыбак рыбака…
– Ты зачем встал? – возмутилась Грета.
– Чтобы поделиться демонической точкой зрения. Нет, – добавил он, взмахивая рукой, – пожалуйста, без нотаций. Мне на сегодня их более чем хватило, и на разумную беседу я вполне способен.
Грета негодующе посмотрела на него, но только вздохнула и встала собрать посуду.
– Поставлю чайник, – сообщила она. – Раз уж мы устраиваем военный совет, то почему бы заодно не выпить хорошего чаю?
* * *В туннелях – чернота. Никаких звуков, кроме капель воды и далекого рева вентиляторов, которые никогда не останавливают вращение, и периодического громыхания поездов, идущих в туннелях, что ближе к поверхности. Здесь, внизу, – только темнота и медленная капель: это невидимая вода терпеливо прокладывает себе путь сквозь трещины в цементе, протягивая молочно-белые пальцы новорожденной породы со сводов, разъедая искусственный камень понемногу, год за годом. Создания, которые используют эти туннели, не нуждаются в свете, чтобы видеть. Тут темно повсюду, кроме одного зала, но в этом единственном освещенном зале свет никогда не гаснет.
В стеклянной тюрьме танцующая точка бело-голубого сияния окружена холодным голубым светом, который превращает красное в черное, нескончаемо горит в неотступном мраке. Ровный атональный гул, сопровождающий свет, не меняется от его мерцающей интенсивности.
Внутри голубого свечения, внутри гула, за серебряными каплями конденсирующейся ртути, стекающими по стеклянным стенкам колбы, некая сущность ждет
