Колесников смотрит на небольшую цветную фотографию, лежащую перед ним на столе. Такие обычно вклеивают в паспорта. С картинки, точно глядя Бате прямо в глаза, взирает привлекательная темноволосая девушка лет двадцати – двадцати трёх.
– Катя, – почти беззвучно шепчет Колесников, – Катюшка моя. Как же так? Ведь не о том мечтали. Мечтали… – губы Бати расползаются в усмешке, больше напоминающей оскал мертвеца, – только это нам и остаётся! Ты слышишь меня?! – Колесников поднимает глаза. – Её-то за что?! Где твоё милосердие?! Если ты хотел наказать меня, то так бы и сделал! К чему эти игры? Или ты думаешь, что, забрав её и моего сына, а меня оставив здесь, ты сделал мне больнее? Ха! – Колесников потрясает кулаком, точно грозя потолку. – Ты наказал всех тех, кто заживо похоронен здесь! – Батя почти срывается на крик. – Это… – Батя старательно подбирает слова, – стадо! И теперь я их пастырь! И я тебе клянусь… – Колесников ухмыляется, – они ещё проклянут тот день, когда поставили меня над собой!
Батя грохает кулаком по столу, затем наливает себе полный стакан. Опорожнив бутылку, Батя нагибается и ставит её на пол рядом с пустой.
Хмыкнув, Колесников смотрит на стену, на которой висит плакат с изображением леса.
– За прошлое, – тянет Батя, затем, подняв стакан, цыкнув, добавляет: – И будущее, которого нет… Погнали!
Колесников глушит водку жадными глотками. Стакан стучит по зубам. Кадык дёргается. Неожиданно раздаётся стук в дверь. Колесников, едва не поперхнувшись, смотрит мутными глазами на герму. Облизывает искусанные до крови губы. Затем, когда стук вновь повторяется, Батя, с трудом ворочая языком, орёт:
– Хр… Хре… Какого лешего там принесло?!
Стук звучит громче, настойчивее, и Батя теряет терпение. Рывком распахнув ящик стола, Колесников достаёт ПМ. Снимает его с предохранителя. Держа пистолет в руке, Колесников встаёт из-за стола, едва не скинув с него открытую консервную банку с надписью «Сайра».
Нетвёрдой походкой подойдя к двери, Колесников сдвигает засов, мысленно смакуя эффект от того, как он ткнёт стволом в харю незваному гостю, а самое главное, в зависимости от настроения, может быть даже нажмёт на спусковой крючок. Опьянение властью – сильнее алкогольного. Колесников чувствует, как ребристая рукоять удобно лежит в руке. Тяжесть оружия придаёт уверенности.
Готовясь разразиться отборным матом, Батя рывком распахивает гермодверь. Но вместо всем привычного: «Иди на хрен!» Колесников, увидев на пороге Эльзу, точно налетев с разбегу на бетонную стену, икнув, говорит:
– А, припёрлась? Ну тогда заходи, бухнём!
Женщина смотрит в глаза Бати, затем переводит взгляд на упертый в грудь пистолет.
– Ты ствол-то убери, а то у тебя руки дрожат. Ты же не хочешь, чтобы он выстрелил?
Батя лыбится.
– А ты что, пожить ещё хочешь, да? Или ты смелая, только когда животы вспарываешь?
Эльза пропускает вопрос мимо ушей.
– Я поговорить пришла, но лучше потом зайду, когда ты выспишься, а то два раза придётся объяснять.
– Нет сейчас! – рявкает Колесников, хватая Эльзу за руку. – Ты вовремя, ведьма!
Батя силой заталкивает женщину в бокс и задвигает засов.
– Полегче! – Эльза растирает запястье. – Фингалы останутся.
– На твоём месте я бы о другом думал! Садись! – Колесников указывает пистолетом на табурет.
Женщина выполняет приказ.
Колесников проходит в угол бокса, смотрит на Эльзу. Затем быстро подходит к столу. Облокотившись о столешницу, так, что ствол ПМ смотрит чёрным зрачком дула на женщину, Батя выпаливает:
– Где он?
Эльза одаривает Колесников ледяным взглядом.
– Как ты и приказал, выкинула.
– Врёшь, сука, – Батя замахивается, – говори, что ты с ним сделала?!
– А ты сходи и проверь! – орёт женщина. – Заодно протрезвеешь на холоде.
– Чтоб ты сдохла! – Колесников тяжело садится на стул.
– Когда время придёт, – Эльза хмыкает, – не тебе это решать!
– Ты зачем пришла? – повышает голос Батя. – Лясы поточить? Пожалеть меня? Только мне этого не надо!
– Нет. Просто проверить, – холодно отвечает Эльза.
– Проверила? Убедилась? Всё нормально? – по скулам Бати ходят желваки. – Не боись, стреляться не буду. Не дождёшься!
– Ты себя не казни, – жестко говорит женщина, – другого выхода не было. Значит, судьба у Кати такая и у твоего… – Эльза осекается, заметив, что Колесников, точно разом уменьшившись вдвое, закрыв голову руками затрясся, давясь безмолвным рыданьем.
Глядя на хозяина Убежища, всегда несгибаемого и жестокого, женщина ловит себя на мысли, что сейчас она видит настоящего Батю – человека, в котором ещё остались эмоции, спрятанные за внешней железобетонной оболочкой.
– Ты мне вот что скажи… – Колесников делает над собой усилие, – моему… сыну… ему было больно… когда… ты… его душила? Он мучился?
– Нет, – врёт Эльза, – он ничего не почувствовал. Ты знаешь мой опыт в таких делах. Главное – нажать куда надо.
Батя смотрит в глаза женщины, затем судорожно сглатывает, чувствуя, что в присутствии Эльзы он словно сам не свой. Точнее другой – слабый, размякший, как после бани, и водка здесь ни при чём. Слова сами рвутся наружу. Хочется выговориться. Излить ей душу, чего с ним раньше никогда не случалось.
«Это всё глаза её, колдовские, – думает Колесников, невольно ёжась под немигающим, колким взглядом женщины, – вот Сухов удружил, такую тварь с собой притащил. Ей человека убить, что мне в морду дать. Надо подумать, что делать с ней даль… – Батя осекается, едва не зажав себе рот рукой, словно боясь, что получится как в той поговорке, что у пьяного на языке, то у трезвого – в голове, – заканчивает Колесников».
Решив отвлечь внимание Эльзы, Батя нарочито медленно убирает пистолет в ящик стола.
– Помогает? – Эльза смотрит на пустые бутылки водки, стоящие под столом.
– Тебе налить? – предлагает Колесников.
– Нет, – Эльза лезет в карман накидки, – я средство получше принесла.
Порывшись, женщина кладёт на стол початый серебристый блистер с таблетками.
– От себя, что ли, урвала?
– Тебе какое дело? – режет Эльза. – Дают, бери. Ещё немного и мы все мхом, тухлой водой и молитвой лечиться будем. Запасы не безграничны. Надо подумать, что дальше делать станем, где лекарства брать.
– Знаешь, – Батя смотрит в глаза женщины, – мне сейчас как-то по хрен на это, не до тебя и медблока, завтра приходи, потолкуем, а лучше послезавтра.
Эльза кивает.
– Хорошо, когда спать пойдешь, одну прими, только водой запей, с утра ещё одну, отпустит.
Женщина пододвигает блистер к Колесникову.
– Что это?
– Не ссы, не отрава, типа успокоительного, а то будешь несколько дней отходить. Или того хуже, в запой уйдёшь.
– А ты мне кто, мать, жена? На кой это тебе?
Эльза поднимает глаза. Батя замечает, как цепкий и настороженный взгляд женщины сменяется тихой яростью.
– Считай, долги возвращаю, сдался ты мне, милосердие не для меня, ты знаешь.
– О себе печёшься? Только на меня, где сел, там и слез! – ярится Колесников.
– А ты дурака-то не включай! – рявкает Эльза. – Кумекай, мы в одной лодке, так?
– Да, – соглашается Батя, чувствуя, что под взглядом женщины он уже начал трезветь.
– Если ты слабину дашь, всем не
