Старик молчит. Внимательно смотрит на меня.
– В тебе говорит гордыня, – тихо начинает он, – кто в этом мире без греха, пусть первый бросит камень. Слышал, наверное?
Я киваю.
– Тебе просто надо принять законы этого мира. Понять, что, творя зло, оправдывая себя, ты ничем не лучше тех, кто творит его походя. Ведь ты знал, что за задания ты выполняешь. Кто тебя посылает убивать. Что за люди в твоей команде. Так? И ты действовал с ними заодно. И неважно, было тебе противно это делать, заставили тебя, или тебе это нравилось. Раз делал, то значит согласился. Не встал, не ушел, не сказал «не буду». Ты просто нашёл себе оправданье. Совершил сделку с совестью и тем успокоил себя. Хотя признаю, не всегда человек может противиться. Даже самые сильные духом и телом оступаются, или находят сотни причин, чтобы сказать себе, что выхода не было. И лишь единицы, – старик выдерживает паузу, – находят в себе силы сказать нет, нести свой крест, даже если весь мир ополчился на них и следующий шаг приведёт к смерти.
Сквозь туман, застилающий мозг, до меня начинает доходить смысл речи старика. Я отматываю время назад, вспоминаю, как меня вели на казнь. Перед глазами возникают образы – перекошенные лица укрываемых. Они вопят, норовят ударить меня, пнуть или плюнуть в лицо, когда меня тащили сквозь толпу. И я понимаю, почему они это делали. Они хотели быть как все. Выслужиться перед Батей. Страх заменил совесть. Заставил принять правила игры, даже если ты не согласен с ней. Главное – остаться в живых любой ценой. Даже если придётся убить. Только бы не тебя поставили к стенке, только бы не тебя…
Старик продолжает:
– Знаешь почему Он выбрал тебя?
Я недоумённо смотрю игумену в глаза.
– Ты нашёл в себе силы и мужество сказать нет. Ты принял удар на себя, пытаясь спасти Машу. Пошел против всех. Против стены из злобы. Пусть тебе и не удалось это сделать, но действо твоё шло от сердца, а такое не забывается. Вставай, не хватало нам с тобой простудиться.
Мы поднимаемся. Меня ощутимо пошатывает. Перед глазами всё плывет. Священник даёт мне руку.
– Только представь, – говорит он, – если бы каждый знал, что за его грехи ответ будут держать его дети, жена, мать или отец. Любой, кто дорог тебе. Причём, расплата начнётся здесь и сейчас. Не завтра, не после смерти, а с того момента, как ты совершил деяние. Самое страшное наказание видеть, как страдают твои близкие, знать, что ты причинил мучение тем, кто тебе дорог. Каждый день видеть, как они страдают из-за твоих поступков. И ты чувствуешь, как внутри всё горит. Это пылает твой собственный рукотворный ад. Это ли не справедливость и лучшее наказание?
– За грехи отцов заплатят их дети, – внезапно говорю я.
– Да, – кивает старик, – ты усвоил урок. Кстати, Колесников тоже знает об этом, только он ещё не признался себе в этом.
– Батя? – удивляюсь я.
– Спроси Эльзу, если она захочет, то расскажет тебе, – старик сурово смотрит на меня, – это её тайна.
Я пытаюсь переварить всё то, что рассказал мне священник. Одна часть меня соглашается, другая вопит: «Это ложь! Ты убивал только плохих людей. Разве можно наказывать невиновных?»
Старик, словно читая мои мысли, говорит:
– Если ты сомневаешься, то загляни в свою душу и вспомни, среди тех, кого ты убил, были только плохие люди? Или…
Игумен вопросительно смотрит на меня.
– Не знаю, – неуверенно отвечаю я.
– Загляни в себя, – продолжает священник, – там ты найдёшь ответ.
Я слышу скрип снежного наста. Поворачиваю голову. На дорожке среди деревьев замечаю тень. Человек направляется к нам. Слышу знакомое кряхтенье.
– Отче, – обращается Эльза к старику, – нам пора, здесь слишком холодно, надо уходить.
– Да, да, – кивает игумен, – мы заговорились с Сергием, ты замёрз?
Я мотаю головой.
– Всё равно иди, – старик подталкивает меня, – уже поздно. Тебе надо отдохнуть, всё взвесить. Появятся вопросы, или как надумаешь, приходи ко мне, мы продолжим беседу.
Я делаю шаг по дорожке, оборачиваюсь.
– А вы… – запинаюсь и добавляю: – отче.
– Ты иди, я ещё постою, ночь хороша, подышу воздухом.
– Я оставлю вам куртку?
– Не нужно, сын мой, – старик поднимает руку над головой, – всё, что мне нужно, у меня есть. Иди с миром!
Мы с Эльзой уходим. Молчим. С одной стороны, мне нужно выговориться, а с другой – нет сил на это. Хочется забиться в угол и тупо сидеть, не думая ни о чём.
Эльза нарушает молчание:
– Он рассказал тебе?
– О добре и зле? – отвечаю я вопросом на вопрос.
– О выборе, – отвечает старуха, – о том, что предопределяет нашу судьбу.
– А ты веришь в это? – я стискиваю ладонь Эльзы.
– Веришь ты в это или нет – неважно, – старуха смотрит на меня, – оно просто есть, а ты можешь принять или отвергнуть это. Выбор за тобой, но от этого зависит твоё будущее. Видишь, как всё просто устроено.
Мы продолжаем идти по дорожке. Я уже вижу корпуса зданий, когда словно кто-то, подначив меня, заставляет задать Эльзе вопрос:
– Ты ведь тоже убивала, как ты живешь с этим?
– День за днём! – грубо отвечает старуха. – Не лезь в мои грехи! Придёт день, и я отвечу за них. Ни раньше, ни позже. Руки сильно болят? – Эльза резко меняет тему разговора.
– Намного лучше, спасибо, – отвечаю я, удивляясь реакции старухи, – заживут скоро?
– Пострелять хочешь? – Эльза ухмыляется.
– Не быть для вас обузой, – уточняю я, – я ведь не только убивать могу, – я намеренно делаю ударение на слове «убивать».
– Через пару дней посмотрим, что ты сможешь делать, а пока отдыхай, беспокоить тебя не будут и сам ни к кому не лезь. Понял?
– Угу, – киваю я, ловя себя на мысли, что разговор отвлекает меня от боли.
– Вот и пришли, – Эльза становится на первую ступень братского корпуса, – келью свою найдешь?
– Да.
– Тогда, завтра ещё поговорим, хватит на сегодня.
Старуха разворачивается и уходит. Я захожу в корпус. Лампы светят вполнакала. Прохожу по коридору, стараясь не топать и очень надеясь, что никто не встретится мне на пути. Дохожу до своей каморки, язык не поворачивается назвать её кельей. Захожу, запираю дверь изнутри и валюсь на кровать. Сна ни в одном глазу. Внутри меня словно разливается горечь. Мысленно прокручиваю в голове разговор с игуменом. Странно, но боль, которая пылала в груди, утихла. Тупо смотрю в потолок. Я словно вижу себя со стороны – лысый доходяга с лихорадочным блеском в глазах. Человек так устроен, что всё подвергает сомнению. Анализируя слова старика, я пытаюсь найти им доказательства. Мысли скачут в голове.
«Неужели он прав, и я сам во всём виноват? Этого не может быть! Если
