Чем ближе я подхожу, тем тяжелее становится у меня на душе. Двадцать шагов. Десять. Я каждую секунду ожидаю нападения тварей или нового приступа головной боли. Но ничего не происходит, даже видений, и тех нет. Словно часть выработала свой ресурс, насытилась кровью и отлёживается как удав, переваривая убитых.
Я не верю, что «Гудок» может меня отпустить. Это слишком просто. Поэтому я приказываю себе быть начеку. Глупо будет подохнуть на самом финише.
Пять шагов.
Мне кажется, что тела, лежащие на берегу озерца, слабо шевелятся. Или это мне только кажется? Поднимаю топор. Иду. Глина окрашена бурыми разводами. Тела ходоков, изрешечённые пулями, лежат друг на друге, точно они решили сыграть в какую-то игру, да только все сдохли. Вода тихо плещется. Ветер холодит лицо. Воздух затхлый. Пахнет гнилью и кровью. Я набираюсь мужества и подхожу вплотную к трупам. Снимаю с плеча винтовку. Кладу её на землю недалеко от себя. Даже если мне придётся растаскивать всех ходоков, я всё равно найду тело Михи.
Переворачиваю одного ходока, второго, третьего. Чувствую себя падальщиком, роющимся в могиле. Мне не привыкать. Откидываю очередную тварь с явно перерезанным горлом и замечаю, что под ней скрючившись лежит выродок.
«Жив?!» – мелькает в голове.
Вроде как дышит. Отбрасываю топор. Склоняюсь над Михой. Трогаю его за плечо. Он стонет. Поворачивает голову. Я, не веря в такую удачу, переворачиваю его и не успеваю среагировать, как перед глазами мелькает нож, который через мгновение, вонзившись по рукоять, оказывается в моём бедре.
Я ору от боли и валюсь навзничь. Смотрю на Миху. Выродок тихо смеётся. Я замечаю, что у него распорот живот и из него торчат склизкие кольца кишок. Не знаю, как ему удалось выжить в этой мясорубке. Скорее всего, ходоки, при нападении, только успели взрезать ему брюшину. Он убил одного из них. Того, с перерезанным горлом, а потом я завалил тварей из автомата. Да… Недооценил я Миху. Он дорого продал свою жизнь. Я смотрю на нож. Тот самый, который я дал ему, приговаривая: «Порежь ту падлу, которая к тебе сунется». Судьба посмеялась надо мной. Тварью оказался я.
Слышу характерный стрёкот. Поворачиваю голову. Вижу, как метрах в тридцати от меня из грязи выползают ходоки. Тела извиваются. Одежды почти нет. Так, жалкие тряпки. На чумазых лицах бельмами отсвечивают слепые глаза. Рты разеваются. Видно, что это «старички» – те, кто провёл в части больше всего времени и кому больше всего выжгло мозги. Идти они не могут, только ползти, или довольно быстро передвигаться на четвереньках. Живые мертвецы. Если бы не нож в бедре, я бы смог убежать от них, а так, шансы невелики.
От осознания, что это всё, конец, и меня сожрут заживо, меня пробирает смех. Это истерика. Мозг пытается защититься. Я гляжу на Миху. Он смотрит на меня. В его глазах нет злобы или ненависти. Равнодушие. И это хуже всего. Я не чувствую злобы к нему. Всё справедливо. Я отправил его на убой. Он отплатил мне той же монетой.
Миха хрипит. Его бьёт частая дрожь. Видимо, он вложил в удар последние силы. Ведь ждал, как знал, что я выживу и приду к нему. Я беру его за руку. Он сжимает пальцы. Расширенные зрачки смотрят на меня. За эти дни мы сроднились и вместе сдохнем в этом аду. Выродок тихо стонет и, дёрнувшись, затихает. Всё. Миха умер. Я не могу выдержать его взгляд, от которого хочется провалиться под землю. Закрываю ему глаза. Решаю доказать себе, что я не тварь.
Беру топор. Отползаю в сторону, поближе к винтовке, так мне спокойнее, и облокачиваюсь на тело одного их ходоков. Жду. Твари всё ближе. Я чувствую их вонь. Это гниют их тела. Впереди всех, волоча перебитые ноги и шустро перебирая локтями, ползёт жилистый ходок. Я едва не ржу в голос, едва мне приходит в голову это словосочетание. Он всё ближе. У меня всего лишь один удар. Поднимаю топор. Руки дрожат. Мне кажется, что он весит целую тонну.
Едва тварь подбирается ко мне на расстояние метра и, раскрыв рот с обломками зубов, с шумом втягивает ноздрями воздух, я опускаю топор на её череп.
Хрясть!
Лезвие со скрипом проламывает макушку ходока и погружается в мозги. Тварь зарывается рожей в грязь и, судорожно дёрнувшись, как-то странно вытягивается, точно удлинившись на десяток сантиметров. Глядя на дохляка, я ловлю себя на мысли, что убийство холодным оружием воспринимается совсем по-другому, чем огнестрельным. Там, ты палишь с расстояния, а здесь, видишь вблизи, как отнимаешь жизнь. Кровь из раскроенного черепа течёт на землю, окрашивая грязь алыми разводами. Меня передёргивает. Всё-таки, здесь чертовски холодно. Не представляю, как дрались на мечах в средневековье. Это какие нужно иметь нервы, чтобы рубить мечом врага, видеть его глаза из-под личины шлема, или знать, что его удар отсечёт тебе руку или ногу. Поединок один на один. В этом что-то есть, нечто первобытное, позволяющее проверить себя, узнать, чего ты стоишь на самом деле, а не прятаться за оптическим прицелом, подглядывая за жертвой на расстоянии.
Я отвлёкся. Вижу, что остальные уроды, видимо почувствовав липкий запах крови, ускоряются. Я пытаюсь вынуть топор из головы ходока, и к своему ужасу понимаю, что не могу этого сделать. Лезвие намертво застряло, точно срослось с костью. Чёрт с ним! Беру «мосинку». Выставляю винтовку штыком вперёд. Смотрю на ходоков. Они приближаются. Мёртвые к мёртвому.
«Только бы убить ещё одного ублюдка, – мысленно шепчу я, – только бы хватило сил колоть и убивать…»
Страха нет, уже отбоялся. Хочется, чтобы всё побыстрее закончилось. Нога онемела, и я не чувствую боли. Можно вытащить нож из бедра и истечь кровью. Не вариант. Твари почти рядом. Расплата близка, и я спокойно смотрю в глаза смерти…
Глава 18
Точка разрыва
2033 год. Храм. Ночь
– А как ты спасся? – спрашивает меня священник.
Голос старика словно выдёргивает меня из омута. Воспоминания прошлого не хотят отпускать, держат, хватая за шиворот гнилыми руками. Вздрагиваю. Поднимаю глаза, озираюсь, точно не веря, что я нахожусь здесь, в церкви, а не лежу там – на берегу озера. Пятнадцатилетний пацан в окружении тварей – почти животных, которые хотят тебя сожрать. Гляжу на священника, медленно фокусируя взгляд. Старик как бы выплывает из тумана. Его лицо приобретает резкость.
– Ну?
Я ухмыляюсь.
– Лось спас.
– Это как? – удивляется священник.
Я чешу лоб.
– Да… повезло, наверное, – я тщательно подбираю слова, – вот
