Я окидываю взглядом животных. Они мне кажутся какими-то нереальными существами. В мире, где за небольшой кусок мяса убивают, четвероногое, которого ещё никто не сожрал воспринимается как вызов.
– Откуда они у вас? – я глажу Бурана по шее. Странное чувство. В той – прошлой жизни – до Удара, лошадей я видел только мельком. И нужно было случиться катастрофе, чтобы почувствовать силу, заключённую в благородном животном.
– Мы их называем пластовнями, – отвечает Данила, – из-за ног, глянь.
Я смотрю вниз и вижу, что копыта у мутантов раза в два крупнее обычных и покрыты густой шерстью.
– Они и по снегу глубокому, и по грязи раскисшей запросто передвигаются, – продолжает ликбез Данила, – только бегают не очень быстро, зато сильные и выносливые и жрут всё подряд. И сено и кору и даже падаль. Всё харчат. Так и выжили. Здесь недалеко большая конеферма была. Видимо после войны лошади разбежались, те кого не сожрали, со временем изменились. Адаптировались к новой среде обитания. К нам прибилось несколько голов. Мы с их помощью тяжести таскали.
– Ты их в конюшню ведёшь?
– Угу, – кивает парень, – там, – он машет рукой вперёд.
– Мне можно будет прийти? – спрашиваю я.
– Приходи, – Данила улыбается, – там работы всегда хватает.
– Навоз откидывать? – ухмыляюсь я.
– И навоз покидаешь и ездить, если захочешь, научишься, – смеётся парень.
Мы доходим до развилки. Я поворачиваю направо. Иду к братскому корпусу. Безумно хочется спать. Поворачиваю голову и смотрю вслед Даниле и жеребцам, назвать их пластовнями у меня язык не поворачивается. Силуэты парня и коней быстро исчезают в темноте, а их следы заметает снег…
* * *Монастырь. Три недели спустя
Однообразные дни слились в одну непрерывную ленту. Раннее утро. Подъём. Работа на биогазовой станции или на фермах. Короткие перерывы на обед. Возвращение в каморку. Сон, похожий на забытьё, и всё начинается с начала.
Холода и не думают заканчиваться. Солнца почти нет и, как говорят в монастыре, это самая длинная зима на памяти старожилов. За эти дни я лишь пару раз перебросился со священником несколькими предложениями, хотя, по мере возможности, ходил на службы и слушал его речи. Наверное, я уже все ему рассказал.
Живя в общине, в окружении стольких людей, я чувствую себя одиноким. И мне это нравится. Труд до отупения, когда все движения доведены до автоматизма и тебе плевать на своё будущее. Живёшь одним днём. Но, наверное, впервые в жизни я счастлив по-настоящему. Хотя физически работать тяжело, это лучше, чем ползать на брюхе по грязи с винтовкой, красться и убивать людей. Я приношу пользу. Пожинаю, как говорит священник, плоды своего труда.
Вместе со мной на фермах трудится и Штырь. Хотя вслух я зову его по имени, неприязнь к нему я не смог преодолеть. Мужик он не разговорчивый, угрюмый, да это и понятно, при его-то внешности, но хотя Эльза сказала, что не видит в нём опасности, гнили, как она говорит о предателях, что-то заставляет меня быть настороже. Будит прежние инстинкты. Хотя работает он хорошо. Не халтурит. Быстро взрыхляет землю или носит воду для полива. Живёт тоже здесь, в ангаре. Напросился. Сказал, что в самом монастыре, из-за своего уродства, будет чувствовать себя неуютно, а здесь народу поменьше. Так и живёт в наспех сколоченной каморке. Изредка приходит на службы в церковь. Николаю помогает. Ничем не выделяется. Да и чёрт с ним!
Настоящей отдушиной для меня стали конюшни. Как бы я не устал, но вечером я всегда навещал Бурана, угощая коня припасённым с обеда кусочком черствого хлеба или настоящим гостинцем – пойманной крысой.
Наградой становилась возможность погладить жеребца. Я даже научился ездить верхом. А ещё мне перестала сниться Машенька и я больше не вскакиваю в холодном поту среди ночи. Мне даже удалось наладить некий нейтралитет с Ксенией. Мать Авдия перестала относиться ко мне как к врагу. Скорее, я стал для неё некой разновидностью домашнего животного, приносящего пользу. Например, злым псом, который вроде как нужен во дворе частного дома для охраны, но к которому никогда не привяжешься. Меня это тоже устраивает.
Перебирая в голове мысли, я не сразу реагирую, когда меня окликают по имени.
– Сергий!
Я, перестав переливать воду из колодца в деревянную бадью, поворачиваю голову и смотрю на Авдия. Мальчик стоит в метре от меня. Как всегда, одетый в залатанную, но хорошо перешитую из взрослой телогрейку. В руке он держит маленький свёрток.
– На, – он протягивает мне что-то завёрнутое в бумагу.
– Что это?
– В трапезной дали, – отвечает малец, – сегодня мы праздновали именины, всем раздали торту.
Я разворачиваю гостинец. На ладони у меня оказывается горбушка чёрствого хлеба, намазанная сверху тонким слоем засахаренной сгущёнки. Белое на чёрном. Действительно похоже на торт.
– А ты? – спрашиваю я. – Съел свой кусок?
– Угу, – врёт мальчик, – младшим по два давали. Я один тебе приберёг.
Я усмехаюсь.
– Ты же знаешь, что обманывать старших нехорошо.
Авдий смотрит на меня темными глазами.
– Это грешно?
Я киваю.
– А если во благо? – не сдаётся малец. – Что тогда?
– Ты же сам знаешь ответ.
Авдий глубоко вздыхает, видимо пытаясь решить сложную задачу и уложить всё в голове.
– Давай сделаем так, – я разламываю хлеб пополам и протягиваю кусок мальчику, – сделаем вид, что ты мне ничего не говорил, а просто угостил. Договорились?
– Да! – глаза мальчишки загораются, а обветренные губы трогает лёгкая улыбка.
Мы жуём засохший и отдающий плесенью хлеб не торопясь, смакуя каждую крошку и наслаждаясь тишиной морозного дня. Горбушка горчит, но мне кажется, что это самое вкусное лакомство, которое я пробовал в жизни.
– Скажи, – начинает Авдий, – это похоже на настоящий торт?
– Ну… – тяну я.
– Только правду, – настаивает пострел, – я же никогда не ел настоящий.
– Если только очень отдалённо, – отвечаю я, – представь торт, называется «Прага». Такой круглый, как каравай, темно-коричневый, со светлыми слоями крема внутри. Горечи нет совсем, мягкие сладкие коржи. Ты его ешь, а он тает во рту. Прям слюнки текут. Ммм… Объеденье! Я бы целый сейчас съел!
– Один?! – восклицает Авдий. – Да ладно тебе!
– Ну, с тобой бы точно поделился, не стал бы в одно рыло хомячить! – я слегка тычу мальца кулаком в плечо.
Он смеётся. Раскатисто. Задорно. Я ловлю себя на мысли, что если посмотреть на нас со стороны, то можно подумать, что это мой сын. Наверное, я так себя и чувствую по отношению к нему.
– Ну всё, нам пора. Беги, а то мать заругает! – я подталкиваю пацана к виднеющемуся метрах в пятидесяти от нас ангару.
– Нее… – тянет он, – она сейчас у Николая, они решают, как лучше провода тянуть к новой теплице. Он ворчит
