И убедить уже ее оставить мысль о мщении. Орден непоколебим, бороться с ним одной — самоубийство. Лучше он спрячет ее до того времени, пока все не успокоится. Новые документы, новая жизнь. В конце концов, Ева Дрейк может «погибнуть» в автокатастрофе, а среди выпускниц закрытой школы появится новая девушка. С новыми лицом и манерами.
Он уговаривал сам себя, хотя в душе понимал: Ева на такое не пойдет. Да и какая воспитанница с животом? Скорее уж просто женщина со стороны, из тех, на которых никто из Ордена не женится. Только роль любовницы.
А на такое уже не готов он.
Путь до временного убежища казался бесконечным. Быстрее, быстрее вернуться и сказать ей все, что хотел. Объяснить, уговорить, убедить.
Вот и знакомый дом, и квартира. Хан на мгновение замешкался, прислушиваясь, огляделся. Нет, он не опасался, что их найдут. Кому придет в голову искать Хищницу на квартире, которая досталась одному из Инквизиторов. Учитывая, что о ней знал только Богдан.
Дверь он открывал тихо. Вдруг Ева заснула. Пусть спит, ей сейчас это необходимо.
Хан шагнул через порог и замер, насторожился, как гончая.
Тихий звук повторился, и уже не осталось сомнений: в глубине квартиры плакали. Хан плавным беззвучным шагом проскользнул в сторону спальни, снова замер.
До боли сжал челюсти, понимая, что это плачет Ева. И не громко рыдает, а тихо, но горько. Так плачут, когда не надеются на помощь, не хотят, чтобы их услышали.
Вашу мать, что произошло за то время, пока он отвозил Джессику в аэропорт?
Понимая, что уже не может подслушивать, Хан рванул дверь спальни на себя. Заставляя Еву вздрогнуть и резко вскинуть голову.
Дорожки слез на щеках и покрасневший нос.
Черт, плакала она, похоже, очень долго. Может, с того момента, как они уехали.
* * *Я крепилась, пока собирала и провожала бабулю. Я крепилась, пока закрывала за ней и Ханом дверь. Черт подери, я крепилась после их отъезда целых пятнадцать минут, в течение которых вяло осматривала пол в спальне. Вдруг где-то тайник?
Накрыло меня внезапно. Как только полезла под кровать и обнаружила там бабулину брошку. Ту самую, которую мы безуспешно пытались отыскать в ее вещах. Видимо, нечаянно уронила, когда заходила ко мне. Да мало ли как. Я взяла ее и вспомнила, как в детстве мне давали поиграть и с брошкой, и с остальными украшениями бабули. В гости к нам она тогда приезжала чаще, из-за меня. Мама по уши была занята карьерой, у папы уже тогда, как я потом поняла, появилась другая женщина, не такая амбициозная, как его жена. А меня предоставили няне и школе. Ну в последней я хотя бы была довольно популярна, видимо, из-за известности мамы. Как же, дочка одной из известных топ-моделей и так далее.
И вот эта брошка напомнила мне о том, как хорошо было в детстве. Никаких проблем, никто не пытался меня убить, несмотря на грядущий развод родителей, дома всегда ощущалась хорошая атмосфера. А когда приезжала бабуля, то и вовсе наступал настоящий праздник.
Дурацкие гормоны сделали свое дело. Мне вдруг так стало жалко себя, что заревела в голос. Вот прямо так, сидя на полу и держа в руках брошку. Потом перебралась на кровать и продолжила заливать слезами все вокруг, потише, но все так же жалея себя.
Спроси меня сейчас, почему я реву: толком не смогла бы ответить. Потому что внутри кроме непонятной жалости еще смешались в равных пропорциях и злость, и страх, и еще куча других эмоций. И все они никак не желали оставить меня в покое.
Наверное, вот так рыдать вредно для ребенка? Я не знаю. В какой-то момент поняла, что уже не могу остановиться и продолжаю плакать от любой мысли. Вспомнила, что беременна, и снова залилась слезами.
Вот так и становятся истеричками, да?
Верните мои мозги, пожалуйста.
— Ева, что такое? Ты в порядке?
Голос Хана произвел впечатление пушечного выстрела. Кажется, я даже подпрыгнула. И едва ли не с ужасом уставилась на застывшего в проеме Инквизитора. Он что, ниндзя, если подкрадывается настолько бесшумно? Или я настолько упивалась собой несчастной, что перестала адекватно воспринимать звуки вокруг?
— Все хорошо.
— Ты сама-то в это веришь?
— Иди, — шмыгнула я носом, — перетаскивай свои вещи на диван. Надеюсь, бабулю ты и правда отправил на самолете к маме, а не в Орден.
Хан резко оказался рядом, обхватил пальцами мой подбородок, заставляя меня взглянуть в темные глаза. Очень злые и одновременно обеспокоенные.
— Ты все еще жаждешь видеть меня чудовищем, Ева? Серьезно? — В его голосе сквозило едва ли не изумление.
Я открыла рот, чтобы сообщить, кем я его вижу и куда он может отправляться. Также напомнить, куда он ушел год назад. Но мне не дали. Мне закрыли рот поцелуем, от которого на миг закружилась голова. При этом умудренный опытом Хан держал мои руки за запястья, не давая себя побить.
Укусить бы его за все ночи, что я провела одна. Вместо этого ответила на поцелуй с не меньшим жаром. И с какой-то злостью, пытаясь через прикосновение губ показать, как он меня бесит.
И бесит, и волнует.
— Девочка моя, — услышала горячий шепот возле своих губ, — когда уже поймешь, что все, не отпущу. Никогда. Ведьма ты!
И поцелуи в щеки, виски и нос, торопливые и такие, что сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.
За что ты так со мной?! Это запрещенный прием!
— Ты сам ушел… — пробормотала, понимая, что говорю какую-то чушь.
— И без меня ты натворила бед.
Поцелуй в шею, от которого дрожь по всему телу. Все, я сдаюсь! Мне невыносима мысль, что Хан исчезнет и больше не станет говорить мне такие вещи хрипловатым низким шепотом.
Сама потянулась, высвобождая руки и обнимая мужчину за шею. Вот так, совсем близко, чтобы вдохнуть его запах, терпкий парфюм, который теперь прочно ассоциировался только с Ханом.
На этот раз все было медленно и томительно нежно. Так
