— Сатори. — Синтариль проводит по ее волосам и кивает. — Как ты себя чувствуешь?
Я впервые вижу, как она рыдает, — громко, надрывно. Как сжимает кого-то в своих объятьях. Сатори держалась долго. И наконец может позволить себе выплакаться.
Синтариль шепчет ей добрые слова, ведет ближе к огню — туда, где теплее. А я все еще стою на месте, опираясь на плечо Дио, и пытаюсь понять: что же, мать вашу, только что произошло?
…Вскоре мне объясняют, что Синтариль — капитан стражи тоу’руна и его внебрачная дочь — желала найти Вещающего Инимсэт, чтобы продлить жизнь своему господину. Да только «товар» не поспел вовремя. А Самриэль Антахар, который взял в качестве нового имени отрывок из детского стишка, — последний из рода, и именно он должен занять место отца. У него просто нет выбора. Он вернется в столицу. Живым или мертвым.
— Лаурэль! — Синтариль жестом подзывает его к себе.
Ах, да, на самом деле он — Лаурэль Трэво. Так назвала его мать. Судя по всему, сына она не очень сильно любила, ага. Это имя чаще девкам дают. А еще он, как и всякий богатей, носит наследственное родовое имя. В отличие от Синтариль. В отличие от каждого из нас. Простой люд такой роскоши не знает.
Я довольствуюсь сочетанием двух слов.
Дио — названием пещеры, в которой родился.
Гарольд — тем тоу, где прошла почти вся его жизнь.
Поэтому так странно сидеть у костра рядом с обезображенным престолонаследником и старательно делать вид, что мы ничем не отличаемся, ага.
— Ты почти не изменилась, — сухо бросает Антахар.
Он все еще пытается прийти в себя. Трет ладонями лицо, пялится в ночное небо и что-то бормочет. Лишь иногда роняет пару бессвязных фраз, которые обычно обращены к сестре.
— Зато ты ужасно выглядишь. — Синтариль переводит на него взгляд, не переставая водить гребнем по волосам рыжей девочки. — Кстати, Ахан проспорил мне два су. Ты не сдох.
Тянусь за лепешкой и, пока никто не видит, улыбаюсь: а девчонка-то не промах. Улыбается и Самриэль, но как-то бесцветно. Смотрит на перепачканные ладони, сжимает пальцы в кулаки и вновь поджимает губы. Хочет что-то сказать, да не может.
— Он будет рад тебя видеть, — выдыхает Синтариль.
Она плетет Сатори косу. Рыжая девочка, вытянув тонкие бледные ноги, сидит, запрокинув голову, и молча наслаждается подобной заботой. Я ни разу не видела, чтобы она расчесывалась или ходила к водоему умыться. Привыкла, видать, что кто-то делает это за нее.
— Ахан-варро? — удивляется Самриэль.
— Да. Он тебя не слишком жалует. Потому что ты… — она пожимает плечами, но так и не находит нужных слов, — это ты, Лаурэль. Ты слабый бесхарактерный мальчишка, который заигрался. Ты не чтишь наши традиции, а хранитель для тебя — просто способ заработка.
Наверное, чем дальше, тем сильнее Антахару хочется провалиться. Оказаться в Пак’аш. Но, кажется, даже там сестрица сможет найти способ достать его.
— Но ты все еще подходишь на роль тоу’руна куда больше, чем я.
— Но это ты вела переговоры! — не выдерживает Самриэль. — Ты в курсе всего, что творится в тоу! Ты руководила военными операциями! Да ты впервые отправилась в бой, когда тебе было двадцать шесть Половин. Двадцать шесть, Синтариль-ва! Я смотрел на тебя и не понимал: как? Как ты это делаешь? Мне всегда хотелось стать хоть немного похожим на тебя! Но…
Она улыбается уголком губ.
— Я рада, что ты не стал.
Она оплетает кончик косы белой лентой и показывает Сатори. Та прижимает его к щеке и закрывает глаза. Она не благодарит, но все понятно и так. Рыжая девочка рада. Рыжая девочка снова плачет. И Синтариль, словно заботливая мамочка, прижимает ее к себе и вытирает слезы рукавом. Вот дерьмо! Это трогает даже меня. Да я только что чуть лепешкой не подавилась — настолько мило они смотрятся со стороны.
— Послушай! — Решаюсь встрять в разговор. Я уже могу нормально сидеть, ходить и, наверное, даже танцевать, но все равно предпочитаю опираться на Дио. Он не против — и мне этого достаточно. — И нужна тебе такая жизнь? Скажи: ты до конца своих дней хочешь чистить чужие карманы? Чести в этом нет, ага.
— А тебе? — Антахар не знает, что ответить. Поэтому тянет время.
— У нас и выбора-то нет. — Хлопаю по плечу Торре, тот скалит зубы и кивает. — Я ушла из дома. Дио и Зенки — тоже. А у Сатори его и вовсе не стало. Мы не меняли лучшую жизнь на худшую. Просто пытались выкарабкаться из навалившегося дерьма. Нам некуда податься. Что до Гарольда… он просто старый.
— На твоем месте, девочка моя, я бы молчал.
Лиат легонько бьет меня толстой книгой по голове и улыбается. А я почему-то улыбаюсь в ответ. И в наступившей тишине каждый из тех, кто собрался у костра, вдруг понимает: это приключение последнее. Ведь Гарольду необходимо было лишь доставить товар, а остальные просто удачно подвернулись под руку. Мы больше не нужны. Ни для чего.
Дио сжимает мое плечо, а Зенки отламывает еще один кусок лепешки и кладет мне на колени. Смешно даже: будто бы эти двое мысли читают. И хотят подбодрить. Только от этого становится тошно.
Ведь я — не Сатори. Я сама причесываюсь и плету себе косы, стираю одежду и добываю пропитание. И если меня оставить одну, не пропаду. К чему вся эта жалость? И почему, дери их, они пытаются утешить именно меня?
Любое путешествие заканчивается, даже самое долгое. Некоторые говорят, после этого внутри образуется пустота, которую необходимо чем-нибудь заполнить, например, новым приключением. Я же раздумываю о том, сколько буду получать, если останусь одна. Придется браться за то, что попроще. И вновь выступать в тавернах. Довольно неплохой вариант.
Гарольд наверняка вернет монету с печатью гильдии. Или вышвырнет ее в озеро. Он все-таки загадочный. Загадочные люди любят делать глупости с таинственным видом. А потом думай, чего они этим сказать хотели.
Наверное, я тоже вышвырну свою.
