Впрочем, одна безделушка все еще лежит у меня в кармане, и по какой-то странной причине я до сих пор от нее не избавилась. Нащупываю ее, вытаскиваю и кладу на ладонь. До чего же страшно выглядит. Даже в тот день, когда Миру сунула ее мне в руку, я сказала: «Что это за уродство?»
— Улыбка, — ответила она и добавила: — на веревке.
Маленькая глиняная поделка похожа на почти расплетенный Клубок. Она неровная и покрашена в красный, потому что этот цвет всегда напоминал Миру меня, а еще дурацкие ягоды. По задумке сестры, я должна была носить безделушку на шее. Но так ни разу и не надела.
Я протягиваю ее Зенки и вижу, как он краснеет. Думает, видать, что почетно получить от меня что-то, кроме подзатыльника. Что-то материальное и, как ему кажется, милое. Он тут же прижимает вещицу к себе и украдкой поглядывает. Точно пытается понять, что это. И ведь не скажешь, что у него в руках улыбка на веревке.
— Пускай у тебя останется. — Треплю его по волосам. Знаю, что он не выбросит, будет хранить безделушку очень долго. До тех пор, пока она не развалится.
Давно следовало это сделать. Избавиться от последнего, что связывало меня с местом, которое я должна была называть домом, но так ни разу и не назвала.
— Так что подумай, Антахар… или как тебя там. — Начинаю говорить в тот момент, когда Зенки уже готов высказать благодарность. — Что ты выберешь?
Самриэль смотрит на сестру: видать, ответа ждет, но она только кивает. Решение остается за ним. Все-таки он уже большой мальчик. Да тут и думать-то особо не нужно. Синтариль дала понять: Антахар так или иначе вернется домой. Или чтобы занять место отца, или чтобы быть похороненным вместе с остальными членами семьи. Ведь богатые переходят в Пак’аш иначе.
— Я возвращаюсь.
Самриэль вскидывает голову и убирает пряди с обезображенного лица, но тут же вновь опускает ее и смотрит на огонь. Решимости хватило лишь, чтобы на мгновение отогнать терзающие мысли. Не лучшее качество для будущего правителя.
Стойте! Я знаю, о чем вы хотите сказать. Что он живой человек, что по-своему любит отца и что так переживать совершенно нормально. А теперь подумайте, надолго ли может затянуться подобное состояние? И как это отразится на его решениях и на участии в жизни тоу? И прекращайте так осуждающе смотреть!
— Мы с Аханом поможем тебе.
Синтариль выпускает рыжую девочку, и та садится рядом с Антахаром. Она не хочет оставаться в стороне и дает это понять, когда сперва касается его щеки, а потом проводит пальцами по своим ребрам, повторяя один из узоров. «Моя жизнь в твоем распоряжении» — так я понимаю этот жест.
Как же просто влюбиться в тоу’руна, когда ты — маленькая и глупая девочка. Для этого его даже не нужно узнавать получше, достаточно лишь образа, который ты создаешь сама. И если он нравится — поздравляю! Ты в ловушке! Ведь и я не была исключением. Только в моём случае тоу’рун вырезал почти весь культ Атума, но сохранил жизнь мне, а в случае Сатори — получил по морде от двух разных женщин. Ее не так уж сложно впечатлить. Странно, что при таком раскладе она не висит всё время бесполезным рыжим украшением на шее Зенки. Уж кто мастер попадать под горячую руку, так это он.
…Костер постепенно догорает, а мы сидим, разделившись на две небольшие компании. От Антахара рыжую девочку оттащить не получилось, да не больно-то и хотелось: у них там свои разговоры, свои размышления о будущем. Сатори же приятно находиться рядом с Самриэлем и его сестрой. Вряд ли она слушает, о чем они говорят. Просто старается быть милой и жует оставленный ей кусок лепешки.
— Эй, Гарольд. — Я хлопаю по книге, чтобы привлечь к себе внимание Лиата, и дарю ему до омерзения милую улыбку. — А тебе, получается, гильдия и не нужна больше?
— Почему? — Он потирает переносицу и хмурится. — Нужно же мне как-нибудь зарабатывать.
— Ты — саахит, твою же мать. Не Вещающий, но вдруг станешь когда-нибудь? Для тебя в любом городе, в любом тоу занятие найдется. Обратись к этой вон, белобрысой. Она наверняка захочет забрать тебя с собой. Можешь прихватить рыжую девочку. Ты ее, конечно, продать хотел, но, согласись: она красивая. Будешь ее там… воспитывать.
Правильно поставленная пауза делает почти любую фразу двусмысленной. Как жаль, что это понимает лишь Гарольд, который тут же неодобрительно качает головой. Дио слишком туп для таких тонкостей, Зенки — непорочен и вежлив.
— Воспитывать ее кто другой будет. — Лиат захлопывает книгу и едва не задевает мои пальцы. — А у меня своя дорога.
— К Вратам Ун?
Ловлю его теплый взгляд, вижу морщинки в уголках глаз. Понимаю, что он не шутит, и вновь так хочется врезать ему! Да только вряд ли это хоть что-то исправит. Гарольд убежден в том, что он стар, и не желает тратить остаток своих дней на тихую жизнь с супругой — ею могла бы стать рыжая девочка. Он предпочтет отправиться на поиски места, существование которого до сих пор под вопросом.
— Чтоб ты сдох, — смеюсь я и протягиваю ему ладонь, — я в деле.
— Тебе-то это зачем? — Гарольд недоверчиво изучает пальцы. Пытается понять, не намереваюсь ли я снова вытереть об него руку.
— Ты забыл, кто я? Мне не нужны твои таинства, не нужен Древний. Я бродячий музыкант, Лиат. Я собираю истории. А потом нагло вру. Люди не хотят правду слушать, им подавай что-то необычное.
Я многое замечаю и знаю. Я читаю книги, хоть и не люблю их. А потом я беру ложку одного и щепотку другого, добавляю немного третьего. И если у Зенки при нужном наборе вещей получается недурная похлебка, то у меня — истории, которыми заслушиваются люди. Когда-то я пробовала
