— Выдвигаемся!
Голос Синтариль звенит в моей голове. Видать, не одна я думаю о том, что пора валить.
Угли слабо потрескивают. Гарольд достает из-за пояса кожаную флягу, подносит к уху и трясет. Воды достаточно, чтобы погасить бегающие по догорающим веткам огоньки. Они такие крошечные. А совсем скоро их и вовсе не станет. Они исчезнут, недовольно зашипев и выпустив в воздух тонкую серую струйку дыма.
Цвет небесного полотна тускнеет. Говорят, лучшее для путешествий время — рассвет, когда Эйнри забирает свой Клубок, а ее многочисленные дети не отвлекают своими безумными плясками. Только я почему-то стою, задрав голову, и смотрю на эти почти незаметные мерцающие точки, которые совсем скоро сольются с утренней синевой.
Вот дерьмо, а это завораживает. Ведь в ночи то, что внизу, — наш Ру’аш — видится беспросветно черным. Оттого таким волшебным кажется момент, когда лес возвращает привычные цвета, а все вокруг — начиная с маленькой травинки, заканчивая каким-нибудь огромным лохматым зверем, — просыпается.
Я примечаю, как один из углей хватает Дио. Как Антахар набрасывает на плечи рыжей девочки свою накидку — ему, возможно, тоже все равно, есть ли у нее кто. Как Синтариль рассматривает кончики своих светлых кос и почему-то улыбается уголком губ. Как Гарольд раздумывает пару мгновений и не бросает книгу в огонь. Как Зенки…
— Ишет?
…подходит ко мне.
— Чего тебе, малыш?
Его место не здесь, не со мной. И судя по выражению лица, он совсем не против такого расклада. Да только не отпускает что-то.
— Можно? — Зенки берёт мою ладонь и проводит по расчерчивающим ее линиям большим пальцем.
— Ага. Но нет там ничего…
Я не успеваю договорить: кожу вспарывает острие кинжала, оставляя на ней длинный неровный порез. Зенки убирает оружие и крепко хватает меня за руку. Кровь тонкими струйками сочится меж переплетенных пальцев, собирается каплями на костяшках и падает на землю — прямиком на крупные листья какого-то растения.
Ничего не отвечаю. Просто отвешиваю пощечину. И улыбаюсь.
— Я найду тебя, — одними губами произносит Зенки.
— Даже не думай.
Кириан зовут это простым словом связь — тот ритуал, когда смешивают свою и чужую кровь. После такого они могут отыскать человека, где бы тот ни был. Очередная глупость, но, не скрою, довольно трогательная.
— Иди к своим. — Отдергиваю ладонь и трясу ею в воздухе, из-за чего в стороны разлетаются кровавые капли. — А хотя погоди!
Есть у меня вещица, от которой тоже избавиться надобно. И можно было бы продать какому торгашу за небольшую сумму. Только вместо этого я решаю вернуть ее Зенки. И, возможно, в последний раз увидеть его улыбку. Кириан наблюдает за тем, как я цепляю украшение ему на грудь, как пачкаю кровью светлую ткань. Зенки ничего не говорит. Даже не дышит, кажется, пока я не толкаю его ладонью в плечо.
Отомри.
— А вы сейчас куда? — спрашивает он и поглаживает чеканный узор.
Делаю шаг назад, и тут же серые когтистые пальцы вцепляются мне в плечи. Здоровяк чувствует приятный запах, да только не суждено ему кровушки моей отведать. По крайней мере, пока я не напьюсь.
— К Вратам Ун, — отвечает за меня Дио и улыбается.
— Только посмей взглянуть на мою руку. — Поднимаю голову и наигранно хмурюсь. — Помни: я могу оторвать твое хозяйство и скормить птицам.
А он и не воспринимает мои слова всерьез. Торре потешно слышать подобное от маленькой тщедушной галлерийки, которую он с легкостью может поднять и выбросить куда-нибудь.
Так странно: я никогда раньше не прощалась, не приходилось. Я просто исчезала, чтоб появиться совсем в другом месте. А теперь, поглядите-ка, стою меж двух спутников, смотрю, как сияет рыжая девочка, как бинтует ладонь Зенки, и даже не понимаю, что делать. Поэтому так резко сменяется выражение лица и так отчетливо слышится дыхание. Я отсчитываю время. И думаю, что прощание уж слишком затянулось.
— Эй, Синтариль. — Впрочем, мне все еще есть что сказать. — Дай ему, в конце концов, другое имя. Только чтобы оно было громким и непонятным. И мощным. Вроде «Повелитель трупов и любимец женщин».
Ну надо же, я вижу промелькнувшую на ее губах улыбку. Но не слышу ответа. Синтариль набрасывает на голову меховой капюшон, украшенный рогами какого-то дикого зверя, и разворачивается. А до моих ушей доносится негромкий голос Сатори. Она желает удачи, благодарит за что-то, а затем бежит следом, поднимая длинную зеленую юбку. Рыжей девочке не страшно. Наконец-то у нее есть те, кто может защитить. Те, кому она доверяет.
Я складываю руки, подношу к губам и громко кричу:
— Эй, Синтариль!
Она оборачивается и прижимает указательный палец к груди. Не верит, видать, что к ней обращаюсь.
— Да-да, ты! Последний вопрос: как тебя полностью-то?
Мы, галлерийцы, редко носим одно имя. Почему? Не знаю до сих пор. Даже если в первое вложено достаточно смысла, за ним всегда должно стоять хоть что-то. И иногда это доходит до абсурда. Так родители подчас используют название случайного предмета. Поверьте: лучше я буду Скончавшейся, чем Стулом, Книгой или, простите, Ночным Горшком.
Синтариль останавливается и негромко произносит:
— Брэнна.
Вновь ловлю улыбку. И радуюсь, что никто, кроме меня и, возможно, Антахара, не может понять значения этого слова. Тот, кто дал Синтариль второе имя, наверняка очень ею дорожил.
Ведь в переводе с моего родного языка оно означает «Любимая».
КРУГ ЗАМКНУЛСЯ
Устраивайтесь поудобнее!
У меня припасена для вас еще одна история. Последняя. Самая пугающая, самая…
Шучу, конечно же. Хах. А вы уже уходить удумали. Не закрывайте ладонями уши свои. И не засовывайте в рот пальцы. Это сбивает рассказчика. Это сбивает кого угодно! Попробуйте-ка говорить серьезно с тем, кто во время беседы ладонь лижет, точно роэль
