В воспоминаниях она сидела за дубовым столом для пира. Совершенно пустым, не считая кого-то, кто сидел по другую сторону от нее. И лицо его пряталось в тени. Хотя странно, откуда взяться тени, если вокруг него поставлено столько свечей. Красив он или безобразен? Как Клер ни силилась, а она не могла этого рассмотреть. Это было не в ее власти. Пока! Она видела лишь его руки, лежащие на столе. Вернее, только манжеты вокруг этих рук и блеск дорогих перстней. На ее пальцах тоже были дорогие кольца, которых в теперешней жизни она никогда не носила, и пышные манжеты, и нежнейшие рукава, перевитые нитями жемчуга. На лоб тоже давила тяжесть жемчужин. Жемчужины – свидетельства смерти устриц. И Клер ощущала каждой клеточкой кожи, как же они тяжелы. Казалось, что на коже лежат тельца мертвых насекомых.
А на изысканных тарелках перед ней действительно лежали мертвые черви и кусочки плоти. Она знала, что эта плоть была человеческой, поэтому не притрагивалась к столовым приборам из золота. Она чувствовала себя так, будто умерла сама. И это вовсе не из-за того, что корсет на китовом усе стискивал грудь так, что перехватывало дыхание. Она чувствовала себя тенью. Тенью в белом на омерзительном пиру. А он ждал. Ждал, пока она что-то решит. И она взяла в руки одну из золоченых вилок.
Клер казалось, что часы на комоде отсчитали уже, по меньшей мере, не одно столетие. Узорчатые стрелки вертелись по циферблату мимо римских цифр. Все цифры были ей хорошо знакомы, но она так и не смогла сосчитать, сколько же точно часов прошло.
Кажется, она впала в транс или просто слишком сильно задумалась. Маятник часов мерно раскачивался туда-сюда. В такт ему, не умолкая, разрывался телефон. Это до нее пытался дозвониться Брэд. Клер не хотела брать трубку вообще, но, подумав, все же решила, что это будет невежливо. С каких это пор она начала проявлять вежливость по отношению к Брэду? С тех пор, как поняла, что ей необходимо иметь хоть какую-то компанию, чтобы не остаться наедине с призраками. Она и так уже оказалась в плену у каких-то иллюзий. Присутствие живого человека рядом могло бы это изменить. Когда рядом хоть кто-то есть, все страхи становятся меньше, а зависимость от потустороннего слабнет.
Возможно, родители Клер были правы, когда внушали ей, что она не должна стремиться к одиночеству. Разумеется, творческому человеку необходимо оставаться иногда наедине с собственными мыслями, чтобы создавать свои произведения. Но друзей тоже не стоит прогонять. В их обществе жить спокойнее. У Клер всегда и всюду находилось полным-полно парней и девушек, которые хотели бы с ней подружиться. Это было редкое качество, достойное того, чтобы ему позавидовать, ведь другие мечтали оказываться всегда в центре внимания, но, как ни старались, добивались в общении лишь весьма скудных результатов. Клер же не приходилось делать совсем ничего для того, чтобы люди увлекались ею.
Наверное, их привлекала ее удивительно красивая внешность или загадочность. А может, заманчивое сочетание того и другого. Во всяком случае когда Клер давала понять, что не хочет слишком часто общаться с кем-то, эти люди сильно обижались на нее и начинали считать гордячкой. Ей было все равно. Чужое мнение ее редко волновало. Сама не зная почему, она стремилась к одиночеству. Наверное, она была права – не стоило уважать людей, которых из всех возможных качеств привлекала лишь ее слишком яркая внешность. Разве можно выбирать друзей по внешности?
Вместе с вопросом в сознании тут же всплыл загадочный хриплый голос: «Ты даже не представляешь, каким сокровищем обладаешь».
Она зажмурилась, тут же представив себе лезвие, полоснувшее по ее лицу. Она не хотела себе ничего подобного представлять, но черная фантазия никуда не уходила из мозга. Вот чьи-то изувеченные руки сжимают нож и подносят острие к ее щеке. Вот холодная сталь касается кожи, и на ней раскрывается рана, подобная багровому цветку или паразиту, севшему на лицо, словно большая пиявка или медуза. Жуткие морские паразиты тоже по яркости подобны цветам. Точно так же и раны. Они как алые паразиты на твоем теле. Они всасываются в кожу, чтобы расцвести болью и кровью.
Клер видела перед закрытыми веками, как рука с лезвием снова и снова наносит порезы на ее лицо, изгиб шеи, плечи. И кровь густо капает на белое подвенечное платье, которого сама Клер никогда в жизни не надевала. Она даже никогда не видела нигде такого платья. Оно было слишком старомодного покроя, чтобы увидеть нечто подобное в витрине современного магазина, пусть даже очень изысканного.
Она собралась с силами и подняла телефонную трубку лишь для того, чтобы сказать Брэду пару ничего не значащих фраз, а потом от души надеяться, что он не воспримет их как приглашение на чай. Ее приятель обладал редким талантом принимать самые простые замечания о спорте или погоде как прямое приглашение на свидание. Эта черта в нем ее часто раздражала.
Клер сейчас не хотела ни с кем видеться. И еще меньше ей хотелось ставить кого-то в известность, по какой причине на ее левой руке появилась такая ужасающая рана. Хорошо хотя бы, что ей не пришло в голову порезать правую руку. Что за художница без действующей правой руки? Клер часто преследовал страх ненароком поранить или вывихнуть себе пальцы и таким образом надолго лишить себя возможности продолжать работу. Она любила свое творчество. Какой бы зловещий акцент ни начали сейчас приобретать ее работы, они все еще продолжали оставаться тем, что наравне со страхом вызывает восхищение.
Вызывать врача Клер тоже не хотелось. Конечно, можно было соврать что-то про несчастный случай, но она не любила врать. К тому же ее мучил какой-то суеверный страх. Казалось, к порезу не имеет права прикасаться никто, кроме нее самой. И Клер решила перебинтовать рану сама. Конечно, это неудобно делать одной рукой. Но она ведь привыкла самостоятельно
