Твои глаза округляются, когда ты видишь клыки. Но назад ты не отступаешь.
– И он тоже? И собирается убить Чарльза?
Ты такая дура. Я же тебе уже сказала.
– Он собирается его убить.
– Но… почему?
– За то, что ослушался правил, – объясняю я. – Вот почему правила так важны.
– Но вы же просто дети, – говоришь ты. Ты привыкла, что тебе всегда дают второй шанс, приговаривая: «В следующий раз будут последствия, юная леди!» У тебя на глазах не убивали твою мать. Ты не пила кровь собственного брата.
– Я стара, – говорю я. – Старше тебя. Старше твоей матери.
Я понимаю, почему Чарльз не рассказал мне о дани. В душе он все еще считает меня маленькой. Вот и защищает меня от этого – как и защищает меня, оставаясь в этом старом доме, пусть даже сам того не хочет. Это несправедливо. Он ведь только что говорил, что был мне хорошим братом. Нельзя его за это убивать.
– А у тебя есть кол? – спрашиваешь ты.
Я не отвечаю, что это то же самое, что спрашивать у французского аристократа, нет ли у него гильотины. Вместо этого я указываю на камин.
Ты схватываешь на удивление быстро. Не слишком изящно, конечно, но и не совсем бездумно. «Уличная смекалка», – сказал бы мистер Дюшан. Ты берешь кочергу и, не медля ни минуты, выбегаешь в столовую.
Я тоже высовываюсь из проема. Мистер Дюшан прижимает Чарльза к стене. Обхватил своей ручищей его шею и сжимает ее. Если захочет, он может ее сломать, но это моего брата не убьет. Мистер Дюшан делает это просто из удовольствия.
Когда мы только начинали учиться охотиться, самым трудным для меня было прекратить преследование и перейти к атаке. Тогда наступает неловкий момент – ты сближаешься с жертвой, но нанести удар еще не успеваешь. Между задуманным и воплощенным может оказаться целая пропасть, и, к тому же, если будешь медлить, тебя заметят.
У тебя же, видно, проблем с этим нет. Ты бьешь мистера Дюшана кочергой по голове так сильно, что это заставляет его пошатнуться. По его щеке струится кровь, он с шипением открывает рот, являя свои клыки.
Прежде чем он успевает сориентироваться, я присасываюсь ртом к его горлу, будто минога. До этого мне никогда еще не доводилось пить кровь себе подобного. По ощущениям это как выпить молнию. Она стекает по моему пищеводу, а кулаки мистера Дюшана все это время барабанят по моим плечам, но я не отпускаю. Он ревет, как пойманный тигр, но я не отпускаю. И даже когда он падает на пол, я не отпускаю, пока Чарльз не оттаскивает меня от трупа, будто налитого клеща, такого жирного, что ему уже все равно.
– Хватит, Дженни, – говорит он. – Он мертв.
6. Никогда не начинайте убирать со стола в присутствии гостей
Многие думают, что вампиры, умирая, взрываются или воспламеняются. Это неправда. При наступлении смерти подобные нам медленно обращаются в пепел – точно фрукты, которые плесневеют и гниют в ускоренном режиме воспроизведения. Мы стоим, выстроившись треугольником, и наблюдаем, как мистер Дюшан постепенно чернеет, как крошатся кончики его пальцев.
Ты начинаешь плакать, и это кажется глупым, но Чарльз уводит тебя в другую комнату и говорит с тобой нежно, как говорил со мной, когда я была маленькой.
Так я остаюсь последним свидетелем кончины мистера Дюшана. Затем беру возле камина маленький веник и сметаю то, что осталось среди выжженной древесины и костей.
Когда вы с Чарльзом возвращаетесь, я стою посреди комнаты с метлой, напоминая Золушку. Чарльз обнимает тебя одной рукой. Твое лицо покрыто пятнами, нос красный – все это так по-человечески.
– Нам нужно бежать, Дженни, – заявляет Чарльз. – Хозяин мистера Дюшана знал, куда он отправился. Скоро он начнет его искать. И не знаю, что он сделает, когда узнает, что произошло.
– Бежать? – эхом повторяю я. – Куда бежать?
Я никогда нигде не была, кроме этого места. Не жила нигде, кроме этого дома.
Ты рассказываешь, что у тебя есть дядя, который живет за городом. Вы с Чарльзом собираетесь укрыться там. Мне, конечно, тоже будут рады. Мне, его ненормальной сестре.
Этого Чарльз всегда и хотел – настоящую девушку, которая будет его любить, слушать с ним музыку и делать вид, будто он обычный парень. Надеюсь, ты будешь все это делать. Вы можете остаться друг с другом надолго.
– Нет, – я отказываюсь. – Мне есть куда пойти.
Чарльз приподнимает бровь.
– Нет, тебе больше некуда пойти.
– Есть, – повторяю я и смотрю на него так зловеще, как только могу.
Думаю, он не хотел по-настоящему, чтобы я ехала с ними, потому что он перестает настаивать. Вместо этого поднимается наверх собирать вещи, и ты вместе с ним.
Остатки ужина еще на столе. Бокалы наполнены вином. Тарелок четыре, но еда только в одной. Все, что осталось от нашего последнего ужина.
Когда я заканчиваю убираться, прощаюсь с тобой и Чарльзом, когда ты оставляешь мне адрес на случай, если я передумаю, когда ты обнимаешь меня, так что наши шеи сближаются настолько, что я слышу запах крови сквозь поры твоей кожи – тогда я тоже оказываюсь готова.
Для меня шесть девушек – пустяки. Я могу попросить их найти мою маму на парковке, поискать котят, помочь подняться после того, как упала с велосипеда и ободрала коленку… Мне без разницы, будут ли они плакать или кричать. Может, это и покажется немного раздражительным, но не более того.
Самое сложное – это вести машину, сидя на телефонном справочнике. Но я что-нибудь придумаю. Если я хочу получить работу, мне придется показать хозяину, что я не хуже мистера Дюшана. Мне известна каждая подробность его истории о том, как он обрел власть. Я слышала ее сотню раз. Все, что сделал он, – сумею и я.
Покидая город, я бросаю это письмо в ящик, просто чтобы ты знала о моих намерениях.
Большое спасибо, что пришла на мой ужин. Мне очень понравился этот вечер.
Люциус Шепард. Срез жизни
Я никогла не делала это с другой девушкой, но глядя на Сандрин, думаю, как это могло бы быть. Я завидую ее стройному телу, ее длинным ногам, да и сверху у нее есть все из того, что нравится парням. У нее крупный, похожий на клюв нос, который моментально бросается в глаза на узком лице, но если присмотреться, то он очень даже подходит к ее большому, чувственному рту, становясь частью ее красоты. Свет, которым овеяна ее жизнь, отражаясь в бессчетном количестве осколков зеркала, мешает прийти к единому впечатлению. Обычно она не более чем набросок с несколькими едва прорисованными деталями, но мне кажется, что если ей вернуть весь ее цвет, то ее волосы будут черными, как вороново крыло, а глаза – синими, как океан, омывающий в
