Он промолчал. Все остальные – тоже.
Я вышла из оранжереи, миновала большую комнату, располагавшуюся за ней, и направилась к лестнице.
Волк. Они называли его так.
Волк.
– Подожди, – сказал он, шагая следом за мной.
Я могу двигаться почти бесшумно и очень быстро, но, по-видимому, не так бесшумно и внезапно, как он. Не успев сказать ему «нет», я испуганно повернулась. Зеэв стоял менее чем в трех футах от меня. Лицо его было каменным, но когда он заговорил, его голос, хорошо поставленный, как у актера, оказался очень музыкальным:
– Дайша Северин, извини. Это было неудачное начало.
– Ты заметил это.
– Пойдешь со мной – просто наверх – в библиотеку? Мы можем поговорить там, и нам никто не помешает.
– Зачем нам это? Я имею в виду, зачем нам говорить?
– А мне кажется, мы должны. И, возможно, ты будешь достаточно любезна, чтобы не отказать мне в моей просьбе.
– Но, может, я просто пошлю тебя ко всем чертям. Прямиком в ад.
– О, вон куда, – сказал он и улыбнулся. – Нет. Туда я точно не пойду. Слишком светло, слишком жарко.
– Пошел ты! – сказала я.
Я стояла на седьмой ступеньке лестницы, когда он оказался рядом со мной. Я вновь остановилась.
– Дай мне одну минуту, – попросил он.
– Мне сказали, что я должна отдать тебе всю свою жизнь, а затем подарить тебе детей. Ах да, чуть не забыла – таких, которые смогут жить при дневном свете, как я, – сказала я. – Думаю, этого достаточно, не так ли, Зеэв Дюваль? Зачем тебе эта глупая крошечная минута, когда ты получишь от меня все остальное?
Он отпустил меня. Я взбежала вверх по лестнице.
Добравшись до верхней площадки, я оглянулась, пребывая в состоянии между восторгом и ужасом. Но он исчез. Скудно освещенные пространства дома снова показались пустыми, без единой живой души, кроме меня.
Юнона. В эту ночь мне приснилась она. Мне снилось, что она в черной пещере, где капает вода. Она держала на руках мертвого ребенка и плакала.
Ребенком этим, похоже, была я. То, чего она боялась больше всего, когда они, представители моего родного клана, заставили ее вынести меня на наступающий рассвет, чтобы проверить, сколько я смогу выдержать. Всего одну минуту. Зеэв попросил того же самого.
Я не дала ему этой минуты. Но и у нее, и у меня не было выбора.
Когда я пережила восход солнца, она поначалу обрадовалась. Но потом, когда я начала спрашивать: «Когда я могу снова увидеть свет?», она… Тогда она начала терять меня, а я – ее, мою высокую, рыжеволосую и голубоглазую мать.
Она никогда не говорила мне, но это несложно понять. Чем больше времени я проводила на дневном свете, чем больше подтверждала то, что была настоящей солнцерожденной, тем стремительнее она теряла меня, а я теряла ее. Сама она могла выдержать на солнце часа два-три каждую неделю. Но она ненавидела свет и солнце. Они вселяли в нее ужас. Когда же оказалось, что я способна выдерживать солнце и свет, и даже полюбила их, и даже… желала их, двери ее сердца закрылись прямо перед моим лицом.
Юнона ненавидела меня так же, как ненавидела солнечный свет. Я была ей омерзительна. Она ненавидела меня, питала ко мне отвращение, да и сейчас питает. Она, моя мать.
Часть третья
Прошло около трех недель. Сосновая хвоя потемнела, другие деревья нарядились в медь и бронзу и, словно гигантские кошки шерсть, сбрасывали листья. Я совершала прогулки по усадьбе.
Никто не поощрял эти прогулки, но и не возражал против них. Неужели им было нечего от меня скрывать? Но я не вожу машину, поэтому лишь в некоторых пределах могла пройти пешком и вернуться назад, тем более, что вечера становились все холоднее и холоднее. Днем в доме и за его стенами не было почти никакой деятельности. Чтобы бодрствовать ночью, я стала позднее вставать по утрам, и не ложилась до четырех или пяти часов. Причем, вовсе не для того, чтобы следить за тем, что происходит в родовом замке Дювалей. Просто мне было неуютно от того, что их так много и они так активны, когда я сплю.
На моей двери имелся замок. Я всегда пользовалась им. Я также подставляла к двери стул, просовывая верх его спинки под дверную ручку. Но не за тем, чтобы отгородиться от Зеэва. Да и от других тоже. Просто из-за атмосферы этого места. В Северине было несколько человек, которые в значительной мере или полностью вели ночной образ жизни, например, моя мать. Но были и такие, как я. И даже если они, в отличие от меня, не могли долго выносить прямые солнечные лучи, то все равно предпочитали бодрствовать днем.
Пару раз во время моих дневных прогулок по поместью мне довелось обнаружить в лесу открытые пространства, а на них – небольшие дома, виноградники, сады и поля с уже собранным урожаем.
Однажды я даже увидела нескольких мужчин со стадом овец. Ни овцы, ни люди не обратили на меня внимания. Думаю, их предупредили, что в поместье приехала будущая супруга будущего Союзного Брака, и показали им, как она выглядит.
Брачная церемония была назначена на первую ночь следующего месяца. Она будет короткой, без всяких изысков, простая легализация отношений. Браки в большинстве домов заключались именно так. Никакими празднествами, не говоря уже о религиозных обрядах, они не сопровождались.
Я думала, что смирилась. Но, конечно, это было не так. Что касается его, Зеэва Дюваля, то я «встречалась» с ним главным образом лишь за ужином… О эти ужасные, тоскливые ужины! Увы, хорошие манеры требовали моего присутствия на них. Иногда мне подавали мясо – мне одной. На столе появилась хрустальная ваза с фруктами – для меня. Я чувствовала на себе их брезгливые взгляды, и кусок застревал у меня в горле. Я взяла за правило уносить с собой несколько фруктов, чтобы съесть их позднее в моих комнатах.
Зеэв был неизменно вежлив. Он сдержанно и бесстрастно предлагал мне хлеб, вино, воду… Иногда я пила кровь. Я нуждалась в ней. Правда, у нее был странный вкус, но, возможно, я это просто себе внушила.
По ночам, время от времени, я видела, как он расхаживает по дому, играет в шахматы с кем-то из домочадцев, слушает музыку или читает в библиотеке, тихо разговаривает по телефону.
Три или четыре раза я видела его из окна верхнего этажа: длинными, похожими на волчьи, прыжками, он носился между деревьями, и его волосы были похожи на лучи бледной луны.
Он охотился?
Я решила выйти замуж во всем черном. Как и героиня пьесы Чехова, я тоже носила траур по собственной жизни. В ту ночь я повесила платье за шкаф и поставила на пол под ним черные туфли-лодочки, готовые к завтрашнему
