Вот уж действительно. У меня никогда не было времени на жену. Предложения поступали – не от женщин, от их отцов и братьев: он, пожалуй, стоит пару шиллингов, говорили они себе, а наша Дориа моложе не становится. Но человек, у которого в кузнечном горне горит огонь, не может втиснуть жену в свой повседневный обиход. Я пеку себе хлеб на угольях, плавлю сыр на хлебе, дважды в день грею воду в котелке, чтобы запить еду, и рядом с огнем сушу свои рубашки. Иногда вечером, когда я чересчур устану, чтобы пройти десять ярдов до постели, я сажусь на пол спиной к горну да так и засыпаю, а утром просыпаюсь с затекшей шеей и с головной болью. Причина, по которой мы с горном не ссоримся, в том, что он не умеет говорить. Ему это не нужно.
Мы с огнем мирно уживаемся уже двадцать лет, с тех пор как я вернулся с войны. Двадцать лет. В некоторых странах за убийство дают меньше.
– Слово «меч», – сказал я, рукавом сметая со стола пыль и угли, – может означать самые разные вещи. Выразись точнее. Садись.
Он осторожно сел на скамью. Я налил сидра в две деревянные чашки и одну поставил перед ним. На поверхности сидра плавала пыль – как всегда. Все в моей жизни покрыто темно-серой зернистой пылью – по милости огня. Ей-ей, он очень старался сделать вид, что никакой пыли нет, и отпил небольшой глоток, как девушка.
– Есть мечи, предназначенные для верховой езды, – сказал я, – и тридцатидюймовый ручной меч, есть меч для боя со щитом: либо с приплюснутой ромбовидной частью – в армии его называют типом пятнадцать, – либо с желобком по всей длине, тип четырнадцать; есть меч для еды, скорее напоминающий нож; есть длинный меч, большой меч, тип восемнадцать, настоящий бастард, большой боевой меч, который держат обеими руками, но это узкоспециальные виды оружия, так что вряд ли тебе нужен один из них. И это только основные виды подобного вооружения. Потому я и спросил, зачем тебе меч.
Он посмотрел на меня, потом демонстративно отпил моего жуткого пыльного сидра.
– Чтобы сражаться, – сказал он. – Прости, но я мало об этом знаю.
– Деньги у тебя есть?
Он кивнул, сунул руку под рубаху и достал маленький холщовый мешочек. Мешочек потемнел от пота. Он раскрыл его и выложил на мой стол пять золотых монет.
Разновидностей монет не меньше, чем мечей. Это были безанты, девяносто пять процентов чистого золота, гарантированные печатью императора. Я взял одну монету. Чеканка на безанте ужасна – грубая, некрасивая. Это потому, что безант не меняется уже шестьсот лет, его вновь и вновь копируют невежественные и неграмотные чеканщики; он не меняется, потому что ему доверяют. Мастера копируют надписи, не зная букв, так что получаются только общие очертания. Вообще же существует правило: чем красивее монета, тем меньше в ней золота, и, напротив, чем уродливее, тем лучше. Я знавал некогда одного фальшивомонетчика; его поймали и повесили, потому что он работал слишком хорошо.
Я поставил свою чашку на одну монету, а остальные отодвинул к нему.
– Согласен?
Он пожал плечами:
– Мне нужен лучший меч из всех возможных.
– Тебе он ни к чему.
– Пусть так.
– Отлично. Ты получишь лучший меч. Ведь, когда ты умрешь, он перейдет к другому и рано или поздно попадет в умелые руки. – Я улыбнулся. – Скорее всего, в руки твоего противника.
Улыбнулся и он.
– Ты хочешь сказать, я награжу его за то, что он убьет меня.
– Трудящийся достоин награды за труды свои, – ответил я. – Ладно. Так как ты не представляешь, что тебе нужно, я должен решить за тебя. За свой золотой безант ты получишь длинный меч. Знаешь, что это такое?
– Нет. Прости.
Я почесал за ухом.
– Клинок длиной три фута, – сказал я, – два с половиной дюйма шириной у рукояти и сужается в острие-иглу. Рукоять длиной с твою руку от локтя до кончика среднего пальца. Весит не больше трех фунтов и будет казаться гораздо легче, потому что я добьюсь идеального баланса. Он предназначен скорее для того, чтобы колоть, а не рубить, потому что бой выигрывает острие, а не лезвие. Настоятельно рекомендую меч с желобком – знаешь, что это?
– Нет.
– Ну, все равно его получишь. Пойдет?
Он смотрел на меня так, словно я свалился с луны.
– Я хочу лучший в мире меч всех времен, – сказал он. – Могу заплатить больше, если нужно.
Лучший в мире меч всех времен. Глупо звучит – но я могу его сделать. Если дам себе труд. А могу сделать и обычный меч и сказать ему, что именно это лучший меч всех времен. Откуда ему знать, что это не так? Не больше десяти человек на свете способны об этом судить. Я и еще девять.
С другой стороны, я люблю свое дело. Вот передо мной молодой глупец, почему бы не развлечься за его счет? И, конечно, моя работа и через тысячу лет будет жить, почитаемая и уважаемая, с моим именем на рукояти. Лучший в мире – лучший меч всех времен; если его не сделаю я, сделает кто-то другой, и моего имени на нем не будет.
Я подумал об этом, наклонился, прикрыл пальцами еще две монеты и пододвинул их к себе, как пахарь тащит плуг по глине.
– Согласен?
Он пожал плечами:
– Ты знаешь лучше меня.
Я кивнул.
– И это действительно так, – сказал я и взял четвертую монету. Он не шелохнулся. Его это словно не интересовало. – Но это только за сам меч, – сказал я. – Я не полирую его, не украшаю, не делаю резьбу, чеканку или инкрустации. Я не украшаю рукоять драгоценными камнями, потому что они натирают руку и выпадают. Я даже не делаю ножны. Сможешь украсить его позже, если захочешь, но это тебе решать.
– Мне прекрасно подойдет просто меч, – сказал он.
И это меня озадачило.
У меня большой опыт общения со знатью. Этот юнец вел себя как все прочие, и я мог бы поручиться за него так, как если бы знал его всю жизнь. Одежда без украшений, но добротная, не новая, но бережно сохраняемая, хорошая обувь, хотя я бы сказал, что сапоги великоваты, может, потому что достались по наследству. Пять безантов – очень даже немало, но мне показалось, что больше у него не было.
– Позволь высказать догадку, – сказал я. – Твой отец умер, и твой старший брат получил дом и землю.
