– Она не хочет нас выпускать, – прошептал я.
– Ну и хрен с ней! – Джон повысил голос. – Слышала, сука? Иди на хрен вместе со своим домом!
Он бросился вверх по лестнице. Мы с Тини устремились за ним. Когда не открылись и окна, Джон разбил одно из них прикладом ружья. И прежде чем мы успели его остановить, он выбрался на крышу, слез с края и повис на водосточной трубе. А потом отпустил ее и упал на землю. Несколько мучительных секунд мы его не видели, но затем он появился – бежал, уворачиваясь от мертвецов, будто игрок в американский футбол, бегущий забить гол.
Команда противника захватила Джона через несколько ярдов, взвыв, когда разрывала его на части.
Он находился довольно далеко, поэтому мне сложно сказать наверняка, но кажется, я увидел, как его рот и глаза двигались, пока мертвецы пожирали все остальное. А голова до сих пор осталась там, даже когда я пишу эти строки. Что если мертвые оставили ее специально? Что если Джон, или то, что осталось от него в этой оторванной голове, все еще в сознании?
На следующий день мы обнаружили, что вода из бутылок вылита на пол кухни.
Мы с Тини поклялись больше не спать, но я все равно уснул, просто прислонившись к стене. Разбудил меня выстрел из дробовика.
Не знаю, сам он себя убил или призрак сделал это за него. Во всяком случае заряд снес бóльшую часть его головы, так что мне не пришлось беспокоиться насчет того, что он мог вернуться и напасть на меня.
Теперь остался только я и мертвецы. Снаружи и внутри. Я без ума от страха. Я в панике. Я вне себя. И не могу спать. Хочу пить.
Пока не родился Пит-младший, мы с Чери часто ходили в кино. Один раз, помню, мы посмотрели фильм про дом с привидениями. Когда мы возвращались домой, Чери спросила меня, почему люди, которые были внутри, просто не ушли. Тогда это был хороший вопрос. Но сейчас я знаю почему. Они не уходили, потому что призрак бы им не позволил. Я пытался это сделать пару раз с тех пор, как Тини покончил собой, но призрак не давал мне открыть дверь.
Трупы снаружи не угомонятся. А я?
Я просто сижу и слежу за дверью. Жду, что она откроется сама.
Холостой пробег
Чак Вендиг
Чак Вендиг – американский писатель, автор комиксов и сценарист. Получил широкую известность благодаря своему популярному блогу Terribleminds и участию в серии «Звездные войны: Что было после» (бестселлер по версии «Нью-Йорк таймс»). Также он известен как автор серии про проклятую ясновидящую Мириам Блэк.
Никогда раньше мою задницу не поднимали при помощи нашатырного спирта, поэтому, когда Билли это сделал, резкий запах шибанул мне в нос и проник прямо в мозг, словно стадо коров, бредущих по краю утеса. Я отдернул голову, но мир вокруг меня сотрясался в безумном буги-вуги еще добрых пять секунд.
Но оказалось, что на самом деле тряслась одна лишь моя голова. А руки? Они были связаны у меня за спиной. Ноги были надежно зафиксированы где-то внизу. Спустя секунду я догадался: меня привязали к чертовому стулу. Я был крепко связан, щедро замотанный в несколько слоев скотча.
В поле зрения появилось лицо Билли: небритые щеки, спутанная шевелюра и ухмылка, сквозь которую можно было увидеть один из его сломанных клыков.
– Попался, братишка, – это было первое, что он сказал.
«Попался, братишка». Он произнес это так, словно сделал комплимент. Как будто он заботится обо мне (ну, разве это не смешно?).
– Билли, ты, дерьмо вонючее, отпусти меня.
– Может быть, чуть позже, – ответил он. – Чуть позже.
Он снисходительно похлопал меня по щеке (шлеп, шлеп, шлеп), как родители шлепают своих детей.
Я подумал было спросить его, где мы находимся, но мои глаза быстро пришли в норму и открыли мне правду: мы в хижине мамы и папы около озера Валленпаупак. Клочья паутины свисали по углам словно призраки. Все покрывал толстый слои пыли. Над входной дверью висел амишский топор. На старом кожаном диване расстелено одеяло «грэмми». Кухня – справа от меня. Коридор и две спальни – слева. Со всех сторон окна, и за их стеклами – ночная темень.
На тумбочке я увидел свой пистолет – «Смит и Вессон 357, Магнум», с самым коротким двухдюймовым стволом из всех, которые вы когда-либо видели. Словно палец, который вынесет вам мозги через затылок. Я всегда держу его в своем грузовике, на всякий случай. Никогда не знаешь, кто может встретиться в дороге: от койотов до грабителей фур. А теперь и кое-что похуже.
– Почему мы здесь, Билли? – спросил я, пытаясь освободиться.
– Ты знаешь почему, Макс. Ты знаешь.
– Грузовик снаружи?
– Грузовик снаружи. И трейлер тоже.
– Тогда помоги мне освободиться. Нам нужно двигаться. Нельзя просто так терять время, Билли. Там снаружи творятся дурные вещи. Что-то происходит…
– Что-то происходит.
– Да, до хрена всего происходит! – рявкнул я с большей злостью, чем планировал. – Отпусти меня!
– Я не могу это сделать, – теперь он шагал туда-сюда, туда-сюда, словно хотел протоптать колею в драном ковре на деревянном полу. Каждый шаг сопровождался треском, словно от ожившего мертвеца. – Ты знаешь, что я не могу.
– Ты под кайфом.
– Немного. Всего лишь таблетки. Это хороший кайф. Помогает трезво мыслить.
Проклятье. Я попытался убавить резкость в голосе, говорить помягче – нельзя его злить, иначе он совсем замкнется.
– Билли, я пришел за тобой, потому что хотел, чтобы наша семья держалась вместе, пока все это творится. Мы – это последнее, что у нас осталось. Теперь только ты и я. Я видел, что там происходит – не только в новостях, Билли. Я видел это на дорогах и везде вокруг – и понял, что должен приехать за тобой.
Голос моей матери зазвучал во мне, словно эхо, отдающееся в пещере: «Позаботься о нем, ты нужен ему. Позаботься о нем, ты нужен ему. Позаботься о нем, ты нужен ему…»
Билли остановился. На его скуластом лице играла улыбка – но радости в ней не было. Там жила печаль. Или умерла.
– Я знаю, брат. Знаю. Но также я знаю, что ты собирался сделать. Я не мог тебе этого позволить. Это их не касается. Это касается только нас.
– Мы можем помочь людям.
– Нам нужно помогать самим себе.
– Билли, черт возьми! – вот тогда-то я и растерял все свое хладнокровие. Кровь прилила к моим щекам. На губах выступила пена. Я кричал на него. Обзывал его по-всякому. Я не хотел, честно. Он просто слабый и взбалмошный, никогда не мог взять себя в руки – а я кромсал