Наконец он не выдержал:
— Тогда зачем этот разговор?
Ответ мог быть таким: «Затем, что прошлое для меня — не пустой звук». Но, понятно, не стоило преподносить холофабрикатору подобный подарок. Если бы он знал, до какой степени я был уязвим в те минуты, когда проклятая сентиментальность и отжившая мораль вынуждали меня так рискованно тянуть время, откладывая неизбежное! А может, он догадался? От этой мысли уже веяло кислым запашком страха. И кислота сделалась концентрированной при очередном подозрении, что я стал объектом изощренной манипуляции.
— Ты знаешь, кто я?
— Нет.
Если бы не едва заметная пауза, я бы счел это правдой. Однако он тут же добавил:
— Но у меня есть предположение.
Я ждал.
— Вы единственный, кому моя мать полностью доверяет.
Я чуть не засмеялся. Другим именем Майи могло быть словечко «паранойя».
— Ты уверен?
Он кивнул:
— Она бы не поручила кому попало избавиться от смертельного врага. Но я ей не враг, что бы она ни думала. Я хотел бы сделать ее счастливой. Она могла бы хоть немного пожить в мире с собой… и другими. Прекратить бессмысленную войну.
Была ли в его словах горечь и любовь, или я слышал то, что хотел услышать? А может, этого хотел он?
— Она слишком хорошо знает, что такое подделка.
— То, за что она так яростно цепляется, тоже подделка.
Да, вот мы и добрались до окончательного аргумента холофабрикаторов. Честно говоря, тут я ступал на зыбкую почву. Абсолютно все могло быть скопировано. Не исключая меня самого. И, соответственно, абсолютно все могло быть искажено — сознательно или случайно. А в результате бесчисленных реставраций утрачивалось даже представление об оригинале. Ну и за что тогда мы «так яростно цепляемся»? Не потеряли ли мы давно самих себя на плацдармах «бессмысленной войны»? Иногда, правда, мне казалось, что единственным верным индикатором реальности остается боль. Но это уже отдавало безнадежным мазохизмом.
— Если бы вы позволили мне… — тихо начал он.
Слова маленького сатаны. Или не такого уж маленького. Предложение счастья, покоя, мира. Для нее и для меня. Что могло быть лучше? И не с тайной ли мыслишкой об этом я оттягивал тот час, когда все-таки придется взяться за работу?
Ненависть к себе часто радикально отрезвляла меня. Сработало и сейчас. Пора было кончать с этим. В самом деле, многовато разговоров, но в последних есть нечто особенное, не так ли? Мне вдруг стало ясно, что по-настоящему нам не о чем говорить, любые попытки установить взаимопонимание бессмысленны. Все зашло слишком далеко. Это уже была не разница во взглядах; мы избрали совершенно различные способы существования. Я никогда не нашел бы оправдания тому холофабрикатному дерьму, которое он и такие, как он, подсовывали сами себе в качестве подтверждения своего «окончательного освобождения», а он никогда не понял бы, как можно всю жизнь оставаться «рабом» одной и той же действительности, обрекать себя на заточение в каменном мешке, в то время как достаточно всего лишь мысленно нарисовать дверь на вонючей стене, сделать эту дверь реальной, а потом выйти через нее… Куда? В ответе на этот вопрос и заключалось непримиримое противоречие между нами.
И тут я ощутил ступнями холодную влагу, хлынувшую в туфли. Он тоже ощутил ее и засмеялся почти беззвучно, но я услышал — потому что лягушки вдруг разом замолчали за секунду до этого. В его смехе не было издевки, одно только облегчение от того, что помощь наконец подоспела. Я бы назвал это облегчение преждевременным.
Все-таки самоуверенность иногда вредит, а демонстрация превосходства посредством орбитального лифта выдавала излишнюю самоуверенность и даже бахвальство. Я был предупрежден и ожидал нападения. Может, не так скоро, тут я просчитался, но никто не идеален. Мерзавцы добрались до моего дома, и один из них сидел передо мной, скалясь почти победно. Я преодолел искушение сразу стереть с его морды эту ухмылку, а заодно и его самого. Дело обстояло так, что теперь мне просто необходимо было позаботиться об аварийном выходе. А кто способен обеспечить аварийный выход из холофабрикатной ловушки? Правильно, холофабрикатор. Правда, имелась маленькая проблемка — удержать его при этом на коротком поводке. И не дать стереть меня.
Я быстрым движением включил настольную лампу. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы отреставрировать комнату. Вода перестала хлестать через порог, но в шторах зияли прямоугольные отверстия — судя по их размерам и пропорциям, кто-то слишком много пялился на экраны. Сквозь эти отверстия не было видно окон. За ними была темнота. Ни светляков, ни звезд, ни огней соседской фермы. Это свидетельствовало о почти недостижимой глубине деформации. Я имел дело с очень серьезным противником.
Пришлось приложить значительное усилие, и дыры в шторах начали затягиваться. Осталось ли что-нибудь по ту сторону или не сохранилось ничего — сейчас не время гадать об этом. Вдобавок такие мысли могут вызвать панику, паника же парализует память и воображение. Начинать следовало с малого, с ближнего круга, потом постепенно увеличивать радиус реставрации. Восприятие вязло в холофабрикатной трясине, словно та была смолой, которую приходилось выдавливать в ничто сквозь слишком мелкую решетку сознания. Мои силы небесконечны, а искаженная реальность сопротивлялась по-прежнему. Хотя бы эта «мелочь» утешала…
Схватив парня за шиворот, я потащил его наружу. Сквозь перчатки и кожу ладоней просачивалось омерзение. Оказавшись на веранде, я первым делом снова взял охотничий нож. Вокруг дома была вода — сколько хватало глаз. А хватало их ненамного, и виной тому — пресловутая «тьма над бездной».
Следовало признать, у них получилось. Мой дом теперь находился на дне гигантской воронки, но вода не вращалась. На ее наклонной поверхности виднелись отблески света от лампы, падавшего сквозь открытую дверь. Картина почти гипнотическая: наши силуэты в стоячей воде, поглотившей лес, озеро и обыденные представления о возможном. Легко поддаться этому гипнозу, этому порой ласковому кошмару, который беззвучно шепчет: «Не сопротивляйся, плыви в потоке, впусти в себя свет новой истины, и тебе откроется мир запределья, в котором ты станешь хозяином всего сущего. Ты ведь уже наполовину там, ты один из немногих, кто умеет делать это, зачем же ты хоронишь себя заживо…»
Куда труднее избавиться от наваждения. Иногда требуется чрезвычайная внутренняя концентрация. Сейчас помогло кое-что другое, извне. К моим ногам прибило мягкий податливый комок. Я опустил взгляд. Трупик Грязи в саване из мокрой шерсти. Бедное животное захлебнулось. Это добавило пару градусов к моей ярости, и так уже раскаленной добела. Настало время применить заготовленные игрушки.
Я вытащил из кармана ракетницу и выстрелил осветительной
