Мое время было на исходе, меня уже не хватало на преодоление этих чудовищных искажений. Стоило мне отодвинуть на несколько десятков метров нижнюю границу, чтобы из пелены, заместившей часть воронки, снова возник хоть и блеклый, но все же до боли знакомый пейзаж — берег озера с камышовыми зарослями и лодочным причалом, — как сверху тут же нависала невероятной высоты застывшая волна, опрокинутая в стертые небеса и сдерживаемая от обрушения лишь призрачными силовыми линиями моего отрицания такой реальности.
Пока светила ракета, граница колебалась, то придвигаясь вплотную к дому, то откатываясь на сотню метров — но не далее. Противодействие было слишком мощным. Я прилагал максимальные усилия и все равно на некотором расстоянии будто упирался в глухую, нестираемую стену. Стало ясно, что думать надо не о реставрации, а о выживании, если только в моем случае это не одно и то же. По мере уменьшения периметра сопротивления я все больше был занят сохранением жизненно необходимой материи в непосредственной близости от себя. Например, воздуха, пригодного для дыхания. Но, что самое коварное, искажения могли произойти и внутри моего тела. Знаю из чужого опыта — поначалу этого не замечаешь, а потом просто перестаешь быть собой. То есть перестаешь быть.
Я бросил ракетницу — даже если бы успел выпустить еще одну ракету, дальнейшая борьба окончательно истощила бы мои силы. Ну вот я и лишился всего, причем очень быстро. Может быть, поэтому не успел как следует обо всем пожалеть. Для сожалений все-таки нужен хотя бы относительный покой, а у меня уже кровь шла носом от напряжения. В прощальном свете догорающей ракеты я крутился, как дервиш, все еще стремясь удержать ломающийся периметр. Мало что соображал. Барабанные перепонки вот-вот лопнут. Руки расставлены, в одной из них — нож. Хватка мертвая. Очередной оборот. Лезвие распороло чью-то плоть, которая тоже сопротивлялась, но все же слабее, чем реальность. Кто это рядом? А, ну да, один из этих. Холофабрикатор что-то кричал. Поздно. Я уже не понимал человеческого языка. Был почти без сознания. Этот жалкий остаток — «почти» — весь уходил на сдерживание черной воронки, которая в моем насекомьем восприятии сузилась до размеров чашки. Напоследок стена сделалась зеркальной, затем исчезла. Ракета погасла. Наступила тьма.
С грохотом водопада стена начала рушиться. Рудиментарный инстинкт самосохранения (а может, стадный или даже отцовский, кто знает?) заставил меня наконец бросить нож и обеими руками вцепиться в холофабрикатора. Набранной инерции хватило, чтобы повалить его на настил веранды, и он своей массой увлек меня за собой. Сквозь щели в досках снизу ударили лезвия воды. Нас подбросило и лишь каким-то чудом не разнесло в клубящемся хаосе. Будто издевка, вернулось сознание — дескать, сожри себя напоследок! Почувствуй, что теряешь жизнь.
Я почувствовал. Внутри взорвалась яростная жажда последнего возможного отмщения: подыхать — так вместе. Но и червь сомнения еще не сдох, сразу напомнил о себе: вдруг холофабрикатор (если я его не зарезал) себя вытащит? А заодно и меня? Если же нет — пусть захлебнется в их бредятине. Или в своей? Вероятно, меня не покидала безумная надежда, что все они в эти секунды давятся отравленными плодами своего воображения, задыхаются в акте творения, который, достигнув предельной силы, становится актом уничтожения. Из высшей точки — только падение. Вслед за оргазмом — смерть. Танец Шивы — в наших костях, в наших мозгах, под нашей кожей…
Меня накрыли волны потопа. Я потерял представление о том, осталось ли что-то кроме проклятой тьмы и бездны. Дезориентация. Слепое удушье. Нестерпимое давление. Угасание сознания. Мир поглощала черная дыра. Кажется, все…
И вдруг я увидел солнечный свет. Размытый, далекий, ослабленный. Все правильно — я находился под толщей воды. Солнце узнаешь сразу, даже если ночь убеждает в том, что никакого солнца нет. Начинаешь сомневаться в своем рассудке; в голове все еще кто-то играет в пейнтбол и взрываются шарики с краской — все без исключения черные. Уши заложены, всплываю с глубины. Рядом — силуэт человека. Двигает руками и ногами. Руки у холофабрикатора свободны — ну, это для него фокус элементарный; когда на глазах нет шор, весь мир в кармане. Старая поговорка обретает новый смысл, только карман сделался куда более сокровенным местом. Посторонний в него не залезет, из него не украдешь, и можно не опасаться, что однажды в нем обнаружится прореха и останешься без средств к существованию. Вроде бы ничего не теряешь. И даже наоборот. Но как быть с приближающимся безумием? И с разъедающим тебя сомнением: а не играли ли они с тобой с самого начала?..
Я вынырнул посреди… чего? Во всяком случае, берегов не было видно, только в одной стороне над водной гладью золотилась и зеленела полоска суши. Солнце сияло в зените — поддельное солнце поддельного мира. Но животная часть моей сущности наслаждалась спасением и не могла надышаться, пока другая, менее доверчивая, искала швы на разглаженной материи, из которой был соткан пронизанный теплом и светом кошмар.
Сзади раздался всплеск. Загребая двумя руками, я развернулся. Вопрос, откуда взялась лодка (и, если быть последовательным, откуда взялось все), вряд ли раньше пришел бы мне в голову, но после столь сокрушительного поражения становишься мелочным. Холофабрикатор сидел на веслах, и тогда-то я впервые увидел его лицо без повязки. Неправдоподобное, пугающее сходство со мной образца эдак тридцатилетней давности. Возникло подозрение, от которого стало еще больше не по себе. Судя по ухмылке (все зубы были на месте) и почти неразличимым гематомам, чувствовал он себя гораздо лучше, чем совсем недавно, и уж точно лучше, чем я. Теперь мне не давала покоя убийственная мысль: а не была ли Майя с ним заодно? И если да, то когда именно холофабрикаторы обратили ее в свою веру?
Парень опустил весла и протянул руку. Я медлил всего мгновение, затем схватился за нее. Я не идиот и пока еще не самоубийца. Кроме того, что-то подсказывало: утонуть мне все равно не дадут. Я в надежном плену. Весь, с потрохами. Даже пеленать не надо, а на мою способность к визуализации им, очевидно, плевать. Можно расслабиться и отложить помыслы о реставрации в самый дальний угол сознания. Вот только не забыть бы к ним дорогу…
Я расслабился после того, как с чужой помощью
