Об особом статусе Ротшильдов свидетельствует и высокая оценка его личности литератором Ф.В. Булгариным. Он и сам признавался, что «не жаловал жидов», в романе «Иван Выжигин» (1829) вывел омерзительные еврейские типажи, при этом обвинял польских иудеев в «гнусном шахерстве». И все же подчеркивал, что «чтит Ротшильда, умевшего снискать общее уважение».
И его литературный друг Н.И. Греч тоже относился к Ротшильду с большим пиететом. О «неопрятных евреях» говорил уничижительно, а вот о знаменитых банкирах, которых знал лично, напротив, благодушно и даже несколько заискивающе. Неаполитанского Ротшильда он назвал «почтенным человеком с преумной физиономией», который смотрел на него с «невыразимым удовольствием». Их беседа о красотах Италии была жива и занимательна. «Несказанное умиление» испытал Греч и при посещении конторы парижского Ротшильда. Услужливый миллионер помог ему заполучить новую книгу из Гамбурга. «Для банкира первая обязанность угождать публике и быть ей полезным, – галантно сообщил он русскому писателю, – перевод ваших пяти франков в Гамбург для меня такое же дело, как и перевод пяти тысяч».
Некоторых русских литераторов возмущало, когда в Европе еврейским банкирам ставили палки в колеса из-за их вероисповедания. Герой эпистолярного романа того же Н.И. Греча «Поездка в Германию», попавший во Франкфурт, сетовал: «Здесь видел я на практике доказательство, что нет пророка в своем отечестве. Еврейский банкир ворочает миллионами, имеет решительный голос на всех биржах, переписывается с Кастельро и Меттернихом и – не может добиться того, чтобы его выбрали в члены Франкфуртского клуба (Casino). Он обещает дать за то двести тысяч гульденов для постройки дома для казино. «Нет! – говорят члены: – вы все же поганый жид; не хотим иметь его!» – Хоть не умно, да, по крайней мере, упрямо».
А в журнале «Современник» (1848) с симпатией излагается жизненное кредо основателя британской ветви банкирского дома. Приняв к руководству принцип «капитал – это труд», Натан Мейер Ротшильд признавался: «Весь мой успех основывался на следующем рассуждении: я могу, думал я, делать то же, что другие люди, и потому могу быть соперником всякого купца, но у меня было одно преимущество: я был очень деятелен». А вот его завещание детям: «Для приобретения большого богатства надобно иметь много смелости и много осторожности, но для сохранения приобретенного требуется в десять раз более. Я хочу дать детям ум, душу, сердце, здоровье и все необходимое для деятельности, потому что это путь к счастью».
Благотворительность Ротшильдов вошла в пословицу, об этом писала наперебой русская печать. В журнале «Отечественные записки» (1847) приводился любопытный эпизод. Один юный парижанин поиздержался и стал требовать от Ротшильда… 16 тысяч франков! И не просто требовать, но «жестоко угрожать ему кинжалом и ядом». Шантажист был пойман с поличным, схвачен и предан суду. Но добродетельный банкир не только спас его от тюрьмы, но и устроил на теплое местечко в управлении одной железной дороги, а «жена Ротшильда приняла участие в матери молодого человека и помогла ей». А некрасовский «Современник» (1864) опубликовал панегирическую статью Л. Берне, где утверждалось, что «никто не содействует народному делу так, как именно дом Ротшильдов, и… Ротшильды носят в душе сознание такого своего назначения». И вот что интересно – филантропия банкира оказалась созвучной русской благотворительности, «странноприимству», как ее назвали в XVIII веке, что считалось русской национальной чертой. Тема получила развитие у И.С. Тургенева в стихотворении в прозе «Два богача» (1878): «Когда при мне превозносят богача Ротшильда, который из громадных своих доходов уделяет целые тысячи на воспитание детей, на лечение больных, на призрение старых – я хвалю и умиляюсь. Но, и хваля и умиляясь, не могу я не вспомнить об одном убогом крестьянском семействе, принявшем сироту-племянницу в свой разоренный домишко. – Возьмем мы Катьку, – говорила баба, – последние наши гроши на нее пойдут, – не на что будет соли добыть, похлебку посолить… – А мы ее… и не соленую, – ответил мужик, ее муж. Далеко Ротшильду до этого мужика!».
И подчас грандиозный масштаб деятельности Ротшильдов мерился российским аршином, ассоциировался с русской молодецкой удалью и широтой. Интересна в этом отношении заметка о волжских промышленниках братьях Большаковых в журнале «Библиотека для чтения» (1839): «Они идут по базару – и толпа рассыпается; кивнут головой – и шапки грядой, как от могучего вихря слетают с маковок. Привет и уважение народное встречают их и провожают… Это русские туземные братья Ротшильды, банкиры своего края и по-своему. Они имеют несколько тысяч рублей капитала и оживляют ими промышленность своего края и торговые обороты, ссужая промышленников тут же на месте их промыслов на базаре, деньгами… Русский ум из всего извлечет выгоду, все приспособит к делу!». Как видно, хитроумие и предприимчивость еврейских банкиров становятся примером для подражания, активизируют мысль и творческую энергию российских предпринимателей.
Иногда Ротшильд представал и двигателем мирового прогресса. «Единственные возможные в нашу эпоху гении суть гении промышленные и коммерческие, Джон Кокериль и Ротшильд, – писали «Отечественные записки» (1840). – Они управляют веком; в их руках пружины, двигающие жизнью народов, на их поприще сосредоточились талант, изобретательность, отважность, предприимчивость». И H.A. Добролюбов в статье «Забитые люди» восхищался размахом предприятий англичанина, который «в своих соображениях – изобретет несколько машин, переедет несколько раз все океаны, оснует несколько колоний, устроит несколько фабрик и затмит собою всех Ротшильдов».
В пьесе В. Пискунова «Экономист: Сцены из современной жизни», опубликованной в журнале «Отечественные записки» (1859), апологетом банкира выступает протагонист с говорящей фамилией Крикунов: «Вы называете Ротшильда жидом, поклонником Золотого тельца, но знаете ли вы, что этот поклонник Золотого тельца дает существование и жизнь десятку тысяч, а, может быть, и сту тысяч народу, которые без него опухли бы с голоду. Знаете ли вы, сколько в Европе каждый день умирает с голоду? Сколько делается преступлений, святотатств от голода и бедности? Ротшильд раскрывает свой мешок и уменьшает число татей, воров, грабителей».
Но надо отметить, что эти положительные, а порой и восторженные, оценки Ротшильдов часто тонут в море злобы и нетерпимости, уничижительных и оскорбительных характеристиках. В отзывах титулованных русских дворян сквозят раздражение и неприятие Ротшильдов как представителей «черной кости». Деловая сметка, жизненная энергия, удачливость вызывали враждебность князей и графов. И часто самих «выскочек» Ротшильдов обвиняли в высокомерии и зазнайстве: будто бы они стремились перещеголять родовую знать. Поминалось иногда и еврейство нуворишей, но не как самостоятельный, а скорее как дополнительный признак их «плебейства». Граф Ф.Г. Головкин в 1818 году сокрушался по поводу того, что эти «евреи,
