— Про любой. Как только люди перестают законы уважать, так все вразнос идет, революции всякие возникают, поползновения ненужные…
— Разве это закон, когда к озеру не пускают? — спросил Женька. — Оно ведь общее.
— Было общее, стало частное владение, — вставила дама в шляпе так значительно, будто озеро принадлежало ей самой.
Стало понятно, что с этой публикой каши не сваришь. А еще стало жалко Донского, погибшего ни за что ни про что. Женька хотя бы знал, во имя чего готов умереть. У него была родина, она размещалась в груди слева, там, где сердце, и не позволяла отмахнуться, постоянно напоминая о себе тоскливой болью.
Приезда полиции Женька решил подождать за своим забором. Оперативно-следственная бригада прибыла на место преступления, когда начало вечереть. Оперативники прикатили на белой машине с выбитой фарой, обыскали покойника, приспустили с него штаны, полистали найденный блокнот, поинтересовались у зевак, кто его убил.
— Не видели, не знаем, — ответила от имени собравшихся сектантка Савич. — Мы проходили, а он уже здесь лежал.
— Покойный публиковался где-нибудь? — спросил опер.
— Как это? — не понял мордатый парень с детскими кудряшками.
— Он стихи писал, — пояснил опер. — Мол, народ это стадо. Вот мне и любопытно, это он на заказ сочинял или сам для себя? Вот, к примеру: «А если кто упрямится, то все на одного! Мы топчем скопом, крайних не отыщешь»… Как вам такое творчество?
— Не Пушкин, — определила бабулька в тренировочных штанах, пошитых еще в СССР.
— Мы стадо, а Донской, значит, особенный, — прокомментировал полковник Маркашев. — Вот и лежи теперь, поэт, отдыхай, раз такой умный.
Все сдержанно засмеялись, поглядывая на труп в приспущенных штанах и со страдальчески открытым ртом.
— Сейчас быстренько протокольчик составим, — сказал полицейский, пряча блокнот и заменяя его раскрытой папкой с заготовленным бланком. — Значится, так. Гражданин Донской, такого-то года рождения, без определенных занятий, устроил с дружками попойку, закончившуюся поножовщиной. Такая примерно линия будет. В этом плане и показания нужны. Вот вы начинайте.
Полицейский коснулся ручкой груди женщины в мужской клетчатой рубашке, и та послушно заговорила, косясь на бледный живот покойника с густой волосяной дорожкой, протянувшейся вниз от пупа.
«Мы топчем скопом, крайних не отыщешь», — повторил Женька мысленно и отправился в дом.
Наблюдать дальше не имело смысла. Все было известно наперед.
Ночная жизнь
Перед выходом Юрий оделся во все темное и, поколебавшись, повозил рукой в печке и натер лицо сажей. Эта мера предосторожности казалась глуповатой в мирное время, но лучше свалять дурака, чем сыграть в ящик.
Он натягивал перчатки, когда ощутил постороннее присутствие за своей спиной.
— Я же сказал тебе спать, — сказал он, не оборачиваясь.
Недовольство выражалось не тоном, а смыслом сказанного.
— А если мне не спится? — спросила Ангелина.
Юрий пожал плечами:
— Тогда просто лежи. Или сиди. Но в темноте. Наверху.
— Тут интернет плохой. Даже фильм не посмотришь.
— На этот случай есть фотографии котиков, — сказал Юрий. — И всяких там райских уголков.
— Ты считаешь меня недалекой? — спросила Ангелина.
Как же он мог считать ее недалекой, когда они стали очень даже близки? Какой-нибудь час назад они еще держались друг за друга, словно боясь отпустить и потерять навсегда. Юрий покусывал свой палец, чтобы хоть немного отвлечься от того, что проделывает его тело с другим телом, находящимся внизу.
Он двигался в чуть замедленном режиме, ритмично и монотонно, ощущая, как послушно раскачивается под ним Ангелина. Она то и дело покашливала, что, как он уже знал, предвещало бурную разрядку. Щеки порозовели, губы кривились, руки, обхватившие поясницу Юрия, притягивали его все сильнее. Это возбуждало. Но он продержался бы еще несколько минут, если бы Ангелине не вздумалось поднимать и забрасывать на него ноги. Юрий перестал сдерживаться, утратив контроль над своим телом и чувствами.
Его накрыла ошеломляющая сладкая волна, в глазах потемнело, уши заложило. Вкладывая последние силы в постепенно сокращающиеся движения, он перестал поддерживать себя на весу и придавил Ангелину всем телом. Тут накрыло и ее, потому что она издала сдавленный стон, сдавила пальцами кожу на спине Юрия и потянула ее, как будто собираясь сорвать, словно одежду. Ее ноги обхватили его бока с силой, требующейся для верховой езды без седла.
Одновременно с повторным стоном Ангелина сжала его еще сильнее и вся задрожала от переполняющего ее напряжения. Чтобы помочь ей достичь разрядки, Юрий продолжал двигаться, хотя лично ему это уже ничего не давало. Она вскрикнула, затрепетала в конвульсиях, обмякла. Ослабшие ноги соскользнули с его поясницы и остались согнутыми в коленях, помогая Ангелине приподнимать и опускать бедра. Она делала это ритмично, как умирающая оса, все еще стремящаяся кого-то ужалить.
— Ну все, все, — пробормотал Юрий, высвобождаясь из ее объятий, поскольку в такие мгновения тесное соприкосновение с женским телом переставало вызывать у него приятные эмоции. — Пойду напьюсь. Тебе воды принести?
— Принеси, — слабо кивнула Ангелина.
Пить она не хотела. Она хотела понежиться рядом с Юрием еще несколько минут… а лучше полчаса или даже час, черпая от него энергию, которой ей всегда недоставало, когда она оказывалась без мужчины.
А они всегда уходили. К своим женам. Или за водой. Или в ночь, вымазав лицо черным…
— Юра, — окликнула Ангелина.
— Мм? — Он обернулся.
Совсем непохожий на себя. Незнакомый, чужой и опасный.
— Не надо. Не ходи.
Она не поверила собственным ушам. Неужели это она сказала? Она, гордая деловая женщина, нанявшая киллера, чтобы поквитаться с убийцами своей бабушки? Она, Ангелина Антонова, расплатившаяся с ним натурой, что звучит предельно грубо и откровенно.
— Почему? — вежливо спросил Юрий.
— Я… Не знаю.
— Ты передумала?
— Не знаю, — повторила Ангелина, кусая губу.
Она стояла на нижней ступеньке, сравнявшись ростом со своим наемником. Ей не хотелось его отпускать. Она вдруг поняла, что если с ним что-то случится, то ей будет больно. Может быть, даже хуже, чем когда она потеряла бабушку. В этом крылась несправедливость. Бабушка посвятила ей значительную часть своей жизни и
