Получалось, что да. Но Ангелина не хотела, чтобы так получалось. Это было предательством по отношению к бабушке.
— Так передумала или нет? — настойчиво спросил Юрий.
«Нет», — подумала Ангелина.
— Да, — произнесла она в то же мгновение.
— А я нет, — сказал он, потрогал рукоятку пистолета под черной толстовкой с капюшоном.
— Юра…
— Свет не включай, замкнись и не выходи.
Дверь за ним закрылась. Постояв немного, Ангелина подошла, чтобы повернуть ручки замков и задвинуть засов. В доме стало очень пусто, очень темно и тихо. Казалось, в этой тишине вот-вот прозвучит бабушкин голос.
«Как ты тут без меня, Ангелочек мой?»
Похолодев, Ангелина бросилась наверх. Там тоже было темно и тихо, но не так страшно. Она прошла в свою комнату и провела рукой по постели. Простыня еще хранила тепло двух разгоряченных тел, а в одном месте была холодной и влажной.
Ангелина приблизилась к окну, машинально держа руку возле лица. Снаружи ничего не было видно. Внизу было чуть темнее, вверху чуть светлее, а еще там блестели звезды, но Ангелина не принадлежала к числу романтических натур, готовых восторгаться ночным небом.
Задернув штору, она посветила мобильником и увидела планшет, оставленный возле кровати. Поколебавшись недолго, Ангелина взяла его и открыла последнюю интернет-страницу, на которой побывал Юрий перед уходом. Оказывается, его заинтересовала личность поэта, убитого сегодня на соседней улице. Фамилия его была Донской, при жизни он вел блог и размещал там свои стихи. То, что прочитала Ангелина, напомнило ей историю с подъемным краном, на который она полезла вслед за братом и его компанией. Вот кому не мешало бы прочитать эти стихи.
Пацаны, пацаны… Так ведется, взрослеет не каждый. Кто-то платит за всех Своей маленькой жизнью порой. В детстве каждый из нас уцелел лишь случайно однажды, Потому что в тот раз влез куда-то чуть раньше другой. Что за серая жизнь! А так хочется громкой и яркой! Кто воспринял всерьез хоть бы раз деревянный меч твой? И разводят костры пацаны возле бочек с соляркой… В детстве очень легко загореться нелепой мечтой. Кто-то глубже нырнет, а другой заберется повыше: Весь мальчишеский век как прогулка по тонкому льду. Чье-то детство опять, балансируя, ходит по крыше. Кто окликнет его, ненароком накликав беду? Пацаны, пацаны, пусть чужая беда вас затронет И взъерошит вихры, и скользнет холодком вдоль спины. Смерть коварна всегда, словно капсюль на ржавом патроне, И прицелен любой, пусть слепой, рикошет от стены.Ангелина выключила телефон и положила на место. Когда Юрий рассказал ей про убийство в поселке, она не почувствовала ничего — ни гнева, ни сожаления, ни сочувствия. Она никогда не видела Донского, не была с ним знакома и не воспринимала как реального человека.
Нам сообщают, что от урагана погибло столько-то человек, от землетрясения столько-то, а боевые действия в горячей точке унесли еще энное количество жизней. Иногда счет идет на десятки, а иногда на сотни и тысячи. И что? Абстрактные цифры и факты редко задевают за живое. В таком-то городе в возрасте, допустим, восьмидесяти лет скончался некий ученый… или писатель… или политик… И что? Если его лицо и имя нам незнакомы, то мы даже новость эту читать не станем. Прокрутим информационную ленту и поищем что-нибудь поважнее. Из нашего мира ежедневно уходит около 150 000 человек. Три переполненных стадиона. И ничего, никого это не вгоняет в депрессию. А тут какой-то Донской.
Ангелина попыталась его себе представить. Наверняка пьющий, худой, желчный, с длинными седыми патлами по плечи. Считает себя непризнанным гением. Если удается заманить женщину в койку, принимается декламировать ей свои вирши. Прямо в голом виде. С чувством, с выражением.
Это выглядело комично, и Ангелина усмехнулась. Потом подумала, что Донской лежит сейчас бездыханный под простынкой, с номерочком на голой ноге, и помрачнела. Правда, не из-за жалости. Из-за тревоги за совсем другого мужчину.
Когда в поселке поднялся шум, Ангелина хотела бежать туда, но Юрий ее удержал.
— Сиди, — сказал он. — Нам нечего там делать. Я потом все разузнаю и расскажу. А сейчас высовываться не будем.
— У них там настоящая революция, — сказала она, прислушиваясь к крикам, доносящимся в открытое окно. — Слышишь? Сейчас снесут правление вместе со сторожами.
— Не снесут, — сказал Юрий. — Пошумят и разойдутся. А может, и разбегутся, если их турнут.
— Плохо ты о людях думаешь.
— Я о них вообще не думаю.
— Почему? — прищурилась Ангелина.
Она и сама была отъявленной эгоисткой, но ее задело, что кто-то говорит об этом открыто, тогда как она привыкла скрывать свою истинную сущность.
— Мне себя хватает, — пояснил Юрий, лениво листая старый журнал. — С собой бы разобраться.
— А что значу для тебя я? — спросила Ангелина.
Они сидели в комнате с телескопом: он — на матрасе, в джинсах с широким ремнем, она — на круглом вертящемся табуретике, в узких белых трусиках.
— Давай попробуем стоя, — предложил он, откладывая журнал.
— Я не хочу, — отрезала Ангелина.
Но она хотела. Через две минуты он уже прижимал ее к теплой стене, и ее спина скользила по гладким обоям, пока она старалась держаться как можно выше, чтобы ему не приходилось так сильно сгибать ноги.
А теперь его не было, и она не находила себе места. Быстро же успела привязаться! Не надо было, не надо.
Ангелина приблизилась к окну и стала слушать, надеясь определить, где находится сейчас Ярышников и чем занимается. Как его в действительности зовут? Способен ли он еще на любовь и прочие теплые чувства, или в душе его все выжжено дотла? Испытывает он к ней нежность, привязанность, благодарность? Или ему важно только стащить с нее трусы и запретить снимать босоножки? Кто ему Ангелина? Кукла из секс-шопа, только живая?
Она бы очень удивилась и, наверное, обрадовалась, если бы узнала, что Юрий тоже
