Но в рамках одной науки Аксакову тесно – мысль его занята важными историческими проблемами, направлена на национально-характерные особенности той жизни, которая проходит перед ним. При всем почитании своего, родного он умеет видеть достоинства других народов. К французам он, правда, не благоволит, что связано со свойственным в это время не только ему, но, скажем, и Станкевичу, и Белинскому отталкиванием от политического радикализма, от идей Великой французской революции, но к немцам полон внимания и сочувствия. Ему нравятся их «опрятность, трудолюбие, бодрость на лицах»; бытовой комфорт, «удобства жизни» вызывают восхищение; еще большее восхищение пробуждают развитие наук и образование, «особенно в Берлине вы это чувствуете живее», в Берлине, слывшем в то время философской столицей мира.
И все же в главном Аксаков отдает предпочтение своему, отечественному. «Все, что дано им (немцам. – Ю. М.) от природы, все развили они до высшей степени и продолжают развивать, но субстанция народа (говоря их же выражением) ниже, гораздо ниже субстанции русского народа». Аксаков иллюстрирует эту мысль сравнением двух ямщиков: «В русском ямщике я вижу жизнь, движение, он хочет погулять», но если «туда же» увлечется немецкий ямщик, «то это у него не избыток жизни, которая принимает такое направление в простом народе, – нет, а насильственное раздражение».
В подобных рассуждениях уже есть предвестие будущих взглядов Константина, хотя преувеличивать это обстоятельство не следует. Но, во всяком случае, обозначилась некая общая особенность аксаковского подхода к жизни: с одной стороны, пристальный интерес ко всему окружающему, а с другой – заданность, формализм. Если Константин что-то решил, то поколебать и переубедить его почти невозможно; факты и явления будут накапливаться им не для анализа и проверки, а для подтверждения уже сложившихся и сформулированных положений.
Все сильнее становится тоска Аксакова по родине, неотвязно преследуют мысли: как там дома, что делают отец, мать, братья, сестры…
Ему доставляет удовольствие прочерчивать воображаемый прямой путь от какого-либо чужого города, где он остановился, к России, Москве, к Богородскому.
Из Регенсбурга он пишет: «Мне весело было идти между полей, освещенных вечерним солнцем! Почти прямо против него, там далеко, еще далеко, лежит моя Россия, бесконечная, там среди нее Москва, а там в Москве вы, дражайшие мои родители, и братья и сестры!.. О, да что и говорить!.. Итак, я возвратился в Регенсбург. Богородское вспоминалось мне».
В Мышиной (или Гаттоновой) башне, знаменитой своими чудесными акустическими свойствами, Аксаков семь раз прокричал «Москва» и внимательно слушал, как эхо семикратно повторило это слово.
Тут мы должны остановиться на одном случае, который произошел с Аксаковым во время путешествия. Об этом эпизоде рассказал впоследствии Иван Панаев:
«На углу одной из берлинских улиц Аксаков заметил девочку лет 17-ти, продававшую что-то. Девочка эта ему понравилась. Она всякий день являлась на свое привычное место, и он несколько раз в день проходил мимо нее, не решаясь, однако, заговорить с нею…
Однажды (дней через девять после того, как он в первый раз заметил ее) он решился заговорить с нею…
После нескольких несвязных слов, произнесенных дрожащим голосом, он спросил ее, знает ли она Шиллера, читала ли она его?»
Однако испытание Шиллером продавщица явно не выдержала… Иван Панаев продолжает рассказ:
«Девушка очень удивилась этому вопросу.
– Нет, – отвечала она, – я не знаю, о чем вы говорите; а не угодно ли вам что-нибудь купить у меня?
Аксаков купил какую-то безделушку и начал толковать ей, что Шиллер – один из замечательных германских поэтов, и в доказательство с жаром прочел ей несколько стихотворений».
Для Аксакова, как мы знаем, это было естественное дело: совсем недавно он читал стихи Ивану Панаеву посреди петербургской улицы, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. Чтобы убедить девушку, он решил прибегнуть к тому же действенному средству, но безрезультатно.
«Девушка выслушала его более с изумлением, – говорит И. Панаев, – чем с сочувствием.
Аксаков явился к ней на другой день и принес ей в подарок экземпляр полных сочинений Шиллера.
– Вот вам, – сказал он, – читайте его… Это принесет вам пользу. Вы увидите, что независимо от таланта, личность Шиллера – самая чистая, самая идеальная, самая благородная…
– Благодарю вас, – произнесла девушка, делая книксен, – а позвольте спросить, сколько стоят эти книжки?..
– Четыре талера.
– Ах, Боже мой, сколько! – наивно воскликнула девушка. – Благодарю вас… Но уж если вы так добры, так лучше бы вы мне вместо книжек деньгами дали…
Аксаков побледнел, убежал от нее с ужасом и с тех пор избегал даже проходить мимо того угла, где она вела свою торговлю».
Говоря обо всем этом, Иван Панаев замечает, что сам Константин «смеясь» (видимо, острота переживаний прошла) подтвердил правильность рассказа. Уже одно это позволяет думать, что рассказ имеет реальное основание.
Тем не менее уже известный нам публикатор аксаковских писем Г. М. Князев решительно восстал против свидетельства мемуариста: «Образ любимой девушки не покидал Константина Сергеевича во время его пребывания в чужих краях… При таком условии невозможно допустить какое-либо с его стороны увлечение романтического свойства…»
Но почему «невозможно»? Именно потому, что Константин тяжко страдал под бременем безнадежной любви, он мог обратить внимание (или даже заставить себя обратить внимание) на другую девушку, питая сознательную или неосознанную надежду на то, что одно сильное чувство будет со временем вытеснено другим… Все это по-человечески так понятно!
Но необходимо добавить, что существует еще и другая версия эпизода встречи Аксакова с девушкой.
В этой версии и рассказ получает смысл более определенный и не такой невинный… Факт, о котором идет речь, характеризуется Г. М. Князевым как попытка «в первый и последний раз в жизни сблизиться с женщиной».
И в этой версии фигурирует Шиллер, сочинения которого принес Константин девушке. Однако девушка ему якобы сказала напрямик: Шиллер Шиллером, но если хотите продолжать знакомство, надо платить чем-то более существенным – деньгами. Эта фраза привела Аксакова в ужас…
Разумеется, этот вариант рассказа Г. М. Князев также считает нереальным. Между тем о попытке Константина встретиться с женщиной легкого поведения упоминает такой надежный свидетель, как Белинский, причем в пору откровенных бесед с Аксаковым, явно с его слов. (Скрытность, утаивание того, что в общественном мнении почиталось позором и стыдным, Константину были несвойственны.) Какой же смысл заключает в себе, скорее всего, этот рассказ?
Константину исполнилось уже двадцать два года, и он понимал, что должен догнать своих сверстников, стать взрослым. Возможно, девушка, которую он встретил, ему понравилась, показалась привлекательной, пробудила теплую волну симпатии. Константин попробовал сделать новый шаг, найти что-то общее в интеллектуальных интересах и духовном настрое – но тут был возвращен с неба на землю откровенной и деловитой меркантильностью.
И тогда он понял, что не может решиться на
