(Суровые замечания о пьесе высказал чуть позже и Гоголь. Он проводил лето в родной Васильевке, вернувшись из путешествия по святым местам, в Иерусалим. Прочитав пьесу, присланную ему Сергеем Тимофеевичем, Гоголь отметил, что «язык свеж, речь жива», но в то же время очевидна декларативность, отсутствие пластичного, художественного изображения: «…народ… не имеет грешного тела нашего, бестелесен… Зачем, не бывши драматургом, писать драму? Как будто свойства драматурга можно приобресть!»)
В апреле 1848 года Константин вновь почувствовал себя хуже. Доктор Овер запретил ему не только ехать в Абрамцево, но и выходить из дома.
Сергей Тимофеевич писал Григорию и Софье: «Вся проклятая желчь и неизбежные спутники ее – нервы производят эти проказы. Но что будет под старость с этим человеком, того без глубокого горестного чувства вообразить себе не могу». Сергею Тимофеевичу становилось ясно, что Константин так и не женится и обречен на одинокую, бессемейную жизнь.
Глубоко страдала, глядя на сына, и Ольга Семеновна: «Сердце замирает: Константин почти с белой бородой сделался…».
В начале следующего года счастье вновь улыбнулось Аксаковым: из Симбирска пришло известие, что у молодых родилась дочка Ольга.
Как была встречена новость в доме Аксаковых, хорошо видно из письма Сергея Тимофеевича. Новоявленный дедушка пишет о себе в третьем лице, называя себя «старикашкой-свекором»: «Развозился старикашка-свекор, разрюмился от радости, давай, говорит, молиться Богу, а старухи дома нет, и черт, который любит пакостить добрым людям, подослал нарочно гостя и проч. По отъезде гостя, приехала старуха, разрюмилась еще пуще старика (уж в этом нам за бабами не угоняться!), и мы все вместе помолились усердно Богу. Обедали все родные вместе, и я хватил полтора бокала шампанского. Вечером наехало к нам гостей, и вечер прошел весело в святочных играх и песнях. Все наши знакомые приняли живое участие в нашей радости».
Очень обрадовал Сергея Тимофеевича выбор имени, связавшего воедино три поколения семейства: жена Ольга Семеновна, дочь Ольга и теперь внучка Оленька.
Со смешанным чувством воодушевления и горечи встретил весть о рождении ребенка Константин Сергеевич. «Мне давно хотелось быть дядей, – писал он. – Кажется, только подобные родственные отношения будут у меня к молодому поколению; супругом, отцом, кажется, мне не быть».
Глава двадцать пятая
Между службой и поэзией
Иван Сергеевич тем временем продолжал идти трудным путем государственной службы.
После возвращения из Серных Вод, где он лечился, в сентябре 1848 года Ивану Аксакову пришлось принять участие в одном нашумевшем деле. Он и прежде не раз ссорился с начальством, отстаивая свои убеждения и вступаясь за справедливость, а тут дело дошло до прямого скандала.
Молодая актриса Аршинова стала жертвой насилия, учиненного компанией золотой молодежи во главе с неким князем Ч. Преступнику грозила каторга, но, как говорит современник, «знатность, родство и опять же деньги взяли свое» – и был вынесен оправдательный приговор. Иван Аксаков, будучи обер-секретарем Сената, категорически отказался скрепить своей подписью циничное решение и уволился из Министерства юстиции.
Через некоторое время он поступил в Министерство внутренних дел, возглавляемое графом Л. А. Перовским, между прочим братом известного писателя Погорельского (А. А. Перовского), а также начальником Гоголя в бытность службы последнего в департаменте уделов.
Спустя месяц, в октябре 1848 года, Иван Аксаков опять в дороге – он едет в Бессарабию выполнять специальное поручение министра по исследованию положения с расколом.
Вновь замелькали деревни, селения и города – Подольск, Серпухов, Тула, Чернь, Мценск, Орел, Курск…
Ночью проехал Обоянь, родной город Ольги Семеновны, жившей здесь некогда с отцом, генералом Заплатиным.
В ночь с третьего на четвертое ноября Иван Сергеевич прибыл в Харьков, откуда путь потянулся через Полтаву и Кременчуг на Одессу и затем в Бессарабию.
Проехал всю Украину вдоль и поперек, край ему еще незнакомый. Жадный до новых впечатлений, Иван Сергеевич внимательно всматривается во все окружающее. «Мне полюбилась Малороссия даже зимой. Природа здесь как будто на своем месте, каждое дерево растет вволю, смотрит хозяином, у себя дома и раскидывается живописнее; чистые мазанки с садиками и огородами, хутора, разбросанные там и сям, обведенные красивыми плетнями, все это, даже зимой, так хорошо, так приветливо!» На каждом шагу вспоминался Гоголь со своими «Вечерами на хуторе близ Диканьки». «Тут только вы почувствуете все достоинство, всю верность этих описаний…»
Больше всего Ивана Аксакова интересуют жители здешнего края; он вслушивается в их разговоры, наблюдает привычки и обычаи. Любой частный факт служит ему толчком для выводов и обобщений.
На одной из станций разговорился с двумя молодыми офицерами. Они держали путь на Кавказ, побуждаемые желанием «понюхать пороху и обкуриться»: надо же военному человеку применить свое умение и профессиональные навыки. «Война, война! – с горечью замечает Аксаков. – Каким лучезарным сиянием славы и блеска окружили люди это страшное слово. О, как от многого надо отвыкать человечеству!..»
В одном из поселков Хотинского уезда внимание Аксакова привлек разговор местных жителей – руснаков – о царе (этот разговор передал Ивану Сергеевичу слуга Никита): «Правда ли, что, говорят, у нашего царя есть бумага от Бога, и что он часто ходит к Богу на небо, и Бог к нему ходит на землю?» Никита, как человек без предрассудков, ответил, что «они дураки и что царь в таких же грехах ходит, как и мы». «Разумеется, я одобрил этот ответ, – добавляет Аксаков, – но вот вам образчик того, в каком виде является им их отдаленный повелитель! У руснаков и у молдаван уважение к нему беспредельное».
Земли, через которые проезжал Иван Сергеевич, были заселены разнообразным и разноплеменным людом: русскими, украинцами, молдаванами, руснаками, евреями, греками… У каждого свои предания, обычаи, привычки, еда, одежда. Аксаков ко всему любознателен, полон внимания и сочувствия. Случалось ему не раз видеть, как на почве национальных и религиозных различий вспыхивала острая неприязнь и вражда. Ивану Сергеевичу все это кажется нелепым и архаичным, вроде кровной мести или войны. С удовольствием пересказывает он притчу, с помощью которой один старый мудрый чумак погасил шовинистическую выходку не в меру горячего мужика.
«Эх, глуп ты еще и молод, – говорил чумак этому мужику, – вот послушай, что я тебе расскажу. Отец женил меня, когда мне было еще лет двадцать, отделил и дал пару волов, и за женою взял я в приданое корову. Только плуга у меня своего не было; я орал свою землю чужим плугом и за это должен был работать на хозяина плуга. Тяжело было мне… Я жил расчетливо и на другой день купил себе собственный плуг, а потом и другие нужные для оранья снаряды. Становился я зажиточнее; корова дала мне еще пару телят… Так посмотри же теперь, сколько у меня во дворе, в
