Ивана Аксакова «отпустили», ибо в своих ответах он энергично защищал принцип самодержавия и обличал безбожный и бунтовщический Запад, имея в виду последние политические события – Революцию 1848 года. Иван Сергеевич не притворялся, не лукавил: подобно другим славянофилам, он был противником революционных преобразований и насильственных мер. Однако тот монарх, которого подразумевал Аксаков, далеко не совпадал с реальным обликом русского императора. Это был идеальный и, конечно, в действительности не существовавший образ, глава всего русского народа, царь, «который несет за него все бремя забот и попечений о его благосостоянии». Понятно, что в своих ответах на допросные пункты Иван Сергеевич не мог (и не собирался) говорить всего. Но и сказанного было достаточно, чтобы, по выражению проницательного мемуариста П. В. Анненкова, «император таки подметил струю протеста, в ней (в записке. – Ю. М.) невидимо просачивающуюся». Об этом свидетельствуют слова из той же резолюции Орлову: «…прочти, вразуми…». А еще больше – установление за Аксаковым тайного полицейского надзора, о чем сам Иван Сергеевич на первых порах ничего не знал.
В мае того же года Аксаков получил новое назначение – в Ярославль. С юго-запада на северо-восток, из Молдавии в глубину России – так кружила и мотала его судьба.
В Ярославле Иван Сергеевич пробыл около двух лет, до марта 1851 года, колеся по окрестным городам и весям (Романов-Борисоглебск, Рыбинск, Пошехоны, Углич, Ростов, Молога), заступаясь за обиженных, восстанавливая справедливость, творя множество мелких, порою почти невидимых добрых дел.
В Рыбинске он помог крепостной девушке, выкупленной в купеческую семью на новую кабалу, обнаружить обман и получить отпускную. «Вы знаете, – писал он отцу, – я по всем таковым делам адвокат постоянный». И Сергей Тимофеевич одобрил: «Разумеется, ты поступил как следует; я точно то же сделал бы на твоем месте…».
Из писем отца Иван Сергеевич узнает, как идут дела в родном доме. Верочка и Оленька болеют, а Константин неожиданно изменился к лучшему: «полон бодрости, деятельности и энергии» – ждет премьеры своей пьесы «Освобождение Москвы в 1612 году», работает над русской грамматикой. Приезжал Гриша с женою и «с нашей поистине прелестной внучкой», которой исполнилось пять месяцев и «которую все без исключения полюбили». Едва уехал Григорий с семьею, как нагрянули братья Сергея Тимофеевича Аркадий и Николай (он теперь предводитель дворянства в Симбирске и «много пользы» принес своему краю) и сестра Анна. В иные дни, как и в прежние добрые времена, за обеденным столом собиралось до двадцати человек. Но от шампанского приходилось отказываться: «право, совестно платить 10 рублей за бутылку, не имея свободных денег».
В аксаковском доме появились новые лица, среди которых выделялся Иван Тургенев, начинающий писатель, уже завоевавший громкое имя и своими поэмами, и особенно первыми рассказами из цикла «Записки охотника». «Он мне очень понравился, – сообщал Сергей Тимофеевич Ивану, – может быть, его убежденья ложны или, по крайней мере, противны моим, но натура его добрая, простая…»
Зато какими же пошлыми и ограниченными казались теперь С. Т. Аксакову некоторые его старые друзья, видевшиеся ему прежде в ореоле таланта и ума. Например, Загоскин: «…в миллион раз будет рассказывать мне, что он, как свои пять пальцев, знает Россию, тогда как он, русский по натуре, знает ее менее иного иностранца».
В сентябре 1849 года Сергей Тимофеевич поздравил Ивана с днем рождения: «Итак, 26-го сентября исполнилось тебе 26 лет. Эти цифры уже никогда не сойдутся вместе, разве проживешь 126 лет».
В это время Сергей Тимофеевич продолжает работать над «Записками ружейного охотника» и мечтает прочесть их Ивану. «Я постоянно удерживаю себя, чтоб не увлекаться в описании природы и посторонних для охоты предметов; но Константин и Вера сильно уговаривают, чтоб я дал себе волю: твой голос решит дело». Предоставление Ивану права решающего голоса свидетельствует о том, как высоко оценивал Сергей Тимофеевич его эстетический вкус, отдавая ему предпочтение даже перед словом Константина.
Тем временем Иван Сергеевич продолжал чиновничью службу и с каждым новым делом, с каждым шагом вперед все больше погружался в удушливую провинциальную атмосферу. Его обдавал чад «лжи, клевет, ябед, кляуз, ссор, споров, тяжб, исков, сутяжничества и всякого дрязга». Нужна была постоянная сила сопротивления, неуступчивость характера, чтобы сохранить волю к деятельности и к жизни.
В горькие минуты Аксаков изливал свои чувства в стихах, и ему становилось легче.
В Ярославле с Иваном Сергеевичем познакомился К. Бороздин, служивший младшим чиновником по особым поручениям при тогдашнем военном губернаторе. Иван Аксаков запомнился ему замечательно яркой личностью, в которой уживались самые разнообразные способности. «Помимо деловой, раскрылась мне и самая чарующая его сторона как поэта, и я всегда оставался при том мнении, что эта область была исключительным его призванием; он рассуждал только иначе, чем наш великий поэт, рожденный „не для житейского волненья, не для корысти, не для битв”(цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Поэт и толпа». – Ю. М.) и т. д., и весь отдался битвам и житейским волненьям…»[43].
По свидетельству мемуариста, поэтическая деятельность Ивана Сергеевича вызывала интерес окружающих, и это грозило автору опасными последствиями. «Произведения его списывались, ходили по рукам и, конечно, немало ему вредили. В том же самом Ярославле жандармский полковник принадлежал к числу усердных его чтецов и препровождал их аккуратно в III отделение». Бороздин вспоминает о тех спорах, которые вел Иван Сергеевич с окружающими. Обсуждались весьма щекотливые вещи, хотя на принцип самодержавия в России Аксаков не посягал. Но он не скрывал своей неприязни к Николаю I, подогретой недавним с ним столкновением («вразуми», распорядился император, – вот и вразумил…), и особенно энергично выступал за отмену крепостного права: «С этим делом нельзя медлить».
В письмах из Ярославля Иван Аксаков продолжает полемику с Константином, ставя ему в вину незнание реальной жизни, априорность некоторых суждений и выводов. Ценя в Константине глубину и последовательность мысли, честность исканий, он мечтает привить ему чувство реальности. И сознает, что это трудно, почти невозможно: упрям и несговорчив его брат.
В марте 1850 года Константин, который в течение двенадцати лет, прошедших после заграничного путешествия, неохотно покидал родной дом, решил навестить брата в Ярославле. Иван Сергеевич обрадовался: наконец-то этот человек «лицом к лицу встретится с действительностью». Но у Константина была особенность: смотреть на факты и не видеть их, вернее, подчинять их своим взглядам, что влекло к постоянным спорам.
Присутствовавшего при этих спорах Бороздина поразила внешность Константина Сергеевича – суровая и печальная. «Константин
