Ни имя, ни подробности жизни этой девушки, мастерицы одного модного московского магазина, до нас не дошли. Да и о поступках Белинского известно немного, из третьих уст (приведенный рассказ был записан впоследствии со слов его дальней родственницы Н. Щетининой).
Но в одном можно не сомневаться: Белинский отдался любви со всею страстью своей искренней, пылкой души; в полном соответствии с господствовавшими в кружке романтическими понятиями он стремился и в нравственном, эстетическом смысле воздействовать на любимую девушку (подобно тому, как Константин Аксаков просвещал Машу Карташевскую); всецело жил он нахлынувшим на него чувством – и горестно было его разочарование. Точных причин трагедии мы опять-таки не знаем, скорее всего, это была измена, но, по словам самого Белинского, «развязка» истории заставила его «горько рыдать, как ребенка». Так говорил позднее Белинский Станкевичу.
* * *Что же переживал в начале 30-х годов Станкевич? Мы начали эту главу с его письма, в котором он мечтает о порыве страсти, призывает существо, которое бы усилило его «святое, врожденное чувство любви», и высказывает опасение, что его призыв останется без ответа. Легко почувствовать, что этими мечтаниями, призывами, опасениями руководил уже пережитый личный опыт.
Была ли это безответная любовь или разочарование, как у Белинского? Нет, переживания Станкевича были несколько иного рода.
Вообще-то на невнимание девушек жаловаться ему не приходилось, скорее наоборот. Еще дореволюционный исследователь А. Корнилов, описав внешность Станкевича – тонкое одухотворенное лицо, живые карие глаза, ниспадающие на плечи волосы, – прибавлял: «Можно себе представить, как подобный молодой человек мог действовать на воображение пылких и мечтательных девушек 30-х годов, воспитанных на романтической литературе».
Летом 1833 года Станкевич ездил в родную Удеревку: это была та самая поездка, когда они вместе с Алексеем Беером так вольно и славно проводили время: охотились, спали в шалаше, бродили по окрестным местам… Сердцу было спокойно, до тех пор пока Станкевич не увидел одну женщину.
Николай знал ее еще ребенком, когда она училась вместе с его сестрой в воронежском пансионе. Теперь ей было 20 лет, как и Станкевичу. «Представь себе белокурую красавицу, с голубыми глазами, наполовину закрытыми, томными и заставляющими томиться», – передавал Станкевич свои впечатления в письме к Неверову.
Знакомая Станкевича (к сожалению, мы не знаем ее имени) была замужем. Но очень скоро Станкевич почувствовал, что она к нему неравнодушна.
Так начался его «деревенский роман». Еще недавно Станкевич мечтал о бурном чувстве, о грозе. «Ах, как хорошо, когда бы разгульная прошла над жаждущею душою, напоила ее, дала ей жизнь!» – писал он накануне поездки из Москвы Неверову. Теперь «гроза» приблизилась. Но странное дело! Станкевич боится отдаться переживаниям, сдерживает себя, словно выжидая, как будут развиваться события. Прежде всего ему нужно проверить себя, убедиться в глубине и истинности своего чувства.
Но сдержанность Станкевича имела неожиданные последствия – она словно подхлестнула страсть красавицы. Не желая того, Станкевич вдруг сыграл роль Онегина, подтвердив справедливость пушкинских слов: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Станкевич вспомнил эти стихи в письме к Неверову, горько укоряя себя в непреднамеренном кокетстве.
Но разве все предвидишь, все разочтешь там, где вступают в свои права чувства?.. Однажды знакомая Станкевича решила вместе с ним и его сестрой навестить одно дальнее имение. Поехали одни: муж, страдая зубной болью, остался дома.
В карете, пока ехали, Станкевич оставался верен своей тактике, был, как всегда, сдержан и спокоен. Но вечером, после ужина, красавица вдруг обрушила на Станкевича град упреков: дескать, он даже не хочет смотреть на нее, другие предметы занимают его более и т. д. «Что мне оставалось делать? – продолжает Станкевич свою исповедь. – Вся моя тактика полетела к черту, я отдался весь во власть ее глаз – мало сказать томных, – они поглощали все мои силы, всю жизнь мою, когда я глядел на них…»
Станкевич указывал на стихотворение Пушкина «Зима. Что делать нам в деревне?..» как на своеобразный ключ своего «деревенского романа». Он даже невольно пересказывает пушкинские строки: «Теперь я пишу к тебе вечером, на дворе воет метель, свеча темно горит, от скуки сердце ноет».
У Пушкина говорилось так:
…Вот вечер: вьюга воет;Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет;По капле, медленно глотаю скуки яд.Но все изменилось, пришел конец «скуке», тоскливым мыслям, когда уединение поэта было нарушено и в деревне появилась старушка с двумя «девицами» («две белокурые, две стройные сестрицы»):
Как оживляется глухая сторона!Как жизнь, о Боже мой, становится полна!Сначала косвенно-внимательные взоры,Потом слов несколько, потом и разговоры…Аналогия ясная: обращаясь к пушкинскому стихотворению, Станкевич хочет сказать, что и его роман с белокурой красавицей возник в атмосфере деревенской тоски и уединения. Повинуясь обычаю, Станкевич облекает свои переживания в чужие слова и краски, ищет для себя и для своей знакомой, кстати, тоже белокурой красавицы, художественные аналогии, не замечая, что во многом он поступает уже по-своему, не так, как предписывал литературный образец. Ибо Станкевич вовсе не хочет безмятежно воспользоваться тем счастливым случаем, который словно нарочно был подстроен ему судьбой, деревенским отшельничеством; не хочет отдаться бездумному течению событий.
Неумолчно раздаются в нем вопросы, действительно ли он ее любит, действительно ли это настоящее, глубокое чувство, а не минутная прихоть, не игра горячего, молодого воображения. Сомнения растут, и после нескольких встреч в деревне и потом, осенью 1833 года, в Москве, куда она приезжала с мужем, Станкевич приходит к твердому и безотрадному выводу.
«Что мне делать, друг мой? – пишет он 15 сентября 1833 года поверенному всех своих тайн Неверову. – Будь моею совестью! Я не люблю…»
«Она мила, как цветок, как дитя», но чувства у него к ней нет, а значит, и взаимные отношения строятся на ложной основе.
Свою знакомую Станкевич не винит; «да, друг мой, ее вольности со мною никто не смеет назвать развратом», так как, живя «без радостей» (мужа она, видимо, не любила), она имела «слабость предаться первому страстному чувству»; но он, представитель сильного пола, должен быть сильнее, должен не доводить событий до непоправимого исхода.
Станкевич разрабатывает новую «тактику», такую, чтобы не оскорбить женщину подчеркнутой холодностью и в то же время не обманывать ее несбыточными надеждами, и эта вынужденность, притворность поведения приносят его искренней, правдивой душе немало страданий. «Видишь себя принужденным думать и казаться, между тем как мог бы чувствовать и быть, видишь себя запутанным в мирские сети, чувствуешь свое ничтожество». В состоянии острого недовольства собой, какой-то неопределенности и в то же время неудовлетворенного чувства встречает Станкевич последние месяцы 1833 года. Идут своим чередом занятия, кипят дружеские споры, обдумываются философские и литературные проблемы, но не перестает трепетать в глубине души мечта о настоящем,
