«Друг! Я хотел бы одной бури! Пусть я останусь в тех отношениях, в каких теперь, но я хотел бы перемены в душе, хотел бы любви, любви грозной, палящей!.. Я бы воскрес, я бы ожил! Если б эта любовь была самая несчастная… кажется, всё я был бы лучше».
* * *19 октября 1833 года Станкевич писал Неверову: «В твою грудь полагаю еще одну тайну… Меня любит одна девушка…».
Эта девушка – Наташа Беер, старшая сестра Алексея. У Бееров и Станкевич, и его друзья бывали как дома, и чувство Наташи к Николаю возникло, видимо, уже давно и развивалось подспудно. Теперь это стало очевидным – и не только для Станкевича.
Возможно, события были ускорены его «деревенским романом», приметы которого, при всем старании, невозможно было утаить от других. Особенно от девушки, которая к Станкевичу была неравнодушна.
Но что касается самого Станкевича, то никаких сомнений в собственном чувстве у него на этот раз не было: Наташу он не любил. В том же письме к Неверову Станкевич говорил, что относится к «одной девушке» по-братски и хотел бы, чтобы ничто не осложняло их отношений. Но не тут-то было!
По отзывам современников, Наташа Беер отличалась порывистым и мечтательным характером. Она была знакома с немецкой литературой, любила Гете и Шиллера; хорошо рисовала. С ней было интересно поговорить даже такому человеку, как Станкевич; но довольствоваться с ним братскими отношениями она не хотела.
Станкевич решает вести себя осторожно, «благоразумно». Он уже научен горьким опытом, знает, к чему может привести подчеркнутая холодность, «онегинская» поза. Приходится составлять другой план, продумывать новую тактику.
Этот план (которым Станкевич, по обыкновению, поделился с Неверовым) – верх чуткости и такта. Он решает «постепенно» обратить любовь девушки в «дружеское расположение». «Но надобно делать это осторожно: во-первых, не давать ей виду, что я знаю о ее страсти, чтобы не огорчить равнодушием или не усилить ласковым обращением эту привязанность, во-вторых, обходиться с нею, как с другими, не любезничать и пореже навещать: не навещать нельзя, да и бесполезно!»
Станкевич сравнивает Наташу с героиней своего «деревенского романа»: какое различие духовных обликов, выражения, темпераментов! Станкевич пишет стихотворение, посвященное им обеим:
Я два созданья в мире знал,Мне в двух созданьях мир явился:Одно я пламенно лобзал,Другому пламенно молился.Две девы чтит душа моя,По ним тоскует грудь младая:Одна роскошна, как земля,Как небеса, свята другая.И мне ль любить, как я любил?Я ль память счастия разрушу?Мой друг! две жизни я отжилИ затворил для мира душу.Хотя в основе стихотворения заключалось истинное чувство, оно не избежало некоторых романтических преувеличений. Образы обеих «дев» представали в несколько идеальном свете, поскольку заведомо были подчинены модной антитезе: с одной стороны, красавица земная, чувственная; с другой – небесная, святая. Во всяком случае, к Наташе, при всей ее мечтательности, понятие святости не подходило. Станкевич это прекрасно понимал. Но… ведь он писал стихи, он пропускал свой личный опыт через поэтическую призму. А у поэтической мечты свои законы.
Да и к самому себе был ли Станкевич во всем справедлив? Станкевич говорит в стихотворении, что, испытав два вида любви – земную и небесную, он уже отжил «две жизни». А на самом деле он не прожил еще и одной жизни, не знал по-настоящему еще никакой любви, и со дна его души по-прежнему поднималась тоска по неиспытанному чувству.
Порою ему кажется, что это чувство вообще не для него. «Знаешь, что пришло мне в голову? – пишет он Неверову 15 декабря 1833 года. – Я должен благодарить Бога, что не люблю. Почем знать? Может быть, судьба ведет меня…» И в другом письме: «Может быть, науки со временем совершенно заменят мне жизнь…».
Словом, Станкевич готов совсем отказаться от любви, от этого «счастия толпы»; готов навсегда заключить себя в «свой мир» – философских построений, научных открытий, художественных образов. О, если бы это было возможно!.. Как говаривал Станкевич, «не пожмешь руки великану, называемому вселенной, не дашь ей страстного поцелуя, не подслушаешь, как бьется ее сердце!»
Станкевич думал, что его план отношений с Наташей имел успех. «Наталья Андреевна поумнела», – сообщал он как-то в письме Неверову. Подразумевалось, что Наташа смирила свое чувство, приняла предложенные ей Станкевичем «братские отношения». Но это было и так, и не так.
В первые месяцы 1835 года в Москву приезжают из своего тверского имения Бакунины: отец с двумя дочерьми – Таней и Любой. Бакунины остановились у Бееровых, куда «вся братия», как говорил Станкевич, стала забредать чаще обычного. Привлекали новые лица, две молодые девушки прежде всего.
Тут в голове Наташи Беер возникла странная идея. Отчаявшись пробудить к себе любовь Станкевича и в то же время движимая своеобразным чувством жертвенности, она решила, так сказать, «передать» юношу Любаше Бакуниной. Наташа думала о том, что именно Любаша составит счастье Станкевича, пробудит его чувство, которое не удалось вызвать ей самой, и она стала осторожно склонять Бакунину к мысли полюбить Николая…
Собственно, совсем уж странной эта мысль не была, если принять во внимание и господствующее умонастроение того романтического времени, и экзальтированность Наташи, и ее стремление поступать по примеру литературных героинь, для которых счастье возлюбленного было превыше всего. Наташей руководила идея благородной жертвенности. Однако свою роль она выдержать не сумела…
Но вначале мы должны сказать несколько слов о Любови Бакуниной.
Старшая из сестер Бакуниных, представительница большого и славного семейства, о котором еще речь впереди, Люба отличалась редким обаянием. Белинский считал ее «идеалом женщины», прибавляя, что «лучшей» он «не встречал».
«Красота, грация, женственность, гуманизм, доступность изящному и всему человеческому в жизни и в искусстве, стыдливость, готовность скорее умереть, чем перенести бесчестие, способность к простой, детской, но бесконечной преданности к избранному – вот стихии, из которых она была составлена и лучше этого ничего нельзя вообразить. Дай Бог всякому найти такую подругу в жизни», – писал Белинский.
В семье Любашу холили, заботились о ней, как об оранжерейном цветке. Было известно, что она больна и что болезнь ее очень опасна.
Болезненность невольно осеняла весь облик девушки неподдельной грустью, прибавляя еще одну черту к тем «стихиям», из которых слагалось ее обаяние.
Любаша пользовалась успехом. Когда ей исполнилось двадцать лет, ею увлекся Алексей Павлович Полторацкий. Этот роман мог бы привести к большим осложнениям и неприятностям ввиду того, что Полторацкий был дядей Любаши. Но, к счастью, она осталась к нему равнодушной.
Когда Любаше было двадцать два года, к ней посватался некто барон Ренне, молодой офицер. Уже было объявлено о помолвке, готовились к свадьбе, как вдруг все расстроилось. Девушка не любила своего жениха и страдала от мысли о предстоящем замужестве.
