Бакунин говорит, что он обращается к Неверову вопреки «всем общественным законам, не позволяющим быть знакомым, прежде общеупотребительного пожатия рук», то есть официального представления друг другу. Но, прибавляет Бакунин, «друг Станкевича не может быть строгим к чистым намерениям, уклонившимся от узаконенных правил». «В наше время и при условии нашей общей жизни подобные знакомства необходимы для того, чтоб не потерять совершенно веры в высокое назначение человечества. Ничто так не способно произвесть скорого разочарования, как всё нас окружающее».
Через несколько дней, 4 ноября, уже перейдя на «ты» и сменив церемонное «Милостивый Государь» на «любезный друг», Станкевич пишет к Михаилу в Прямухино: «Красов, Белинский и Клюшников тебе кланяются. Последние видели тебя у меня и душевно хотят с тобою познакомиться».
Так друзья Станкевича связывались как бы перекрестною дружбою.
С января следующего, 1836 года Бакунин живет в Москве, у Станкевича. Ближе сходится с Белинским, Константином Аксаковым, Клюшниковым…
Бакунин тотчас подметил болезненное состояние Клюшникова, его склонность к рефлексии, к «самоедству». Но готов простить ему все это ради главного: «Несмотря на его скептическую и ироническую внешность, в нем столько души, столько внутренней теплоты, столько потребности верить и любить».
Друзья тоже присматривались к Бакунину. Надо сказать, что в его внешности, в манере вести себя было что-то резкое, категоричное. Вел он себя самоуверенно, дерзко. Принималось все это не сразу, с трудом. Но – принималось, ради главного.
Белинский впоследствии признавался Бакунину, что он должен был преодолевать неблагоприятное впечатление от его внешнего поведения или, как он говорит, от его «непосредственности». «Твоя непосредственность не привлекла меня к себе – она даже решительно не понравилась мне; но меня пленило кипение жизни, беспокойный дух, живое стремление к истине, отчасти и идеальное твое положение к своему семейству, – и ты был для меня явлением интересным и прекрасным».
Белинский выразился точно: Бакунин – целое «явление». Интерес этого «явления» возрастал благодаря прошлому Бакунина, его необычной судьбе, рано проявившейся самостоятельности.
Многих членов кружка отличало то, что они сами устраивали свою жизнь, отказывались плыть по течению, подчас переходя из заповедной колеи в другую, новую: так, Красов отказался от духовной карьеры ради университетского образования. Но, кажется, никто так круто не менял свою судьбу, как Бакунин.
В 1828 году четырнадцатилетним подростком Мишель был отдан в Петербургское артиллерийское училище. Перед ним открывалась карьера гвардейского офицера, которая, можно не сомневаться, устроилась бы самым блестящим образом. Все благоприятствовало этому: и выдающиеся способности юноши, и его бросающаяся в глаза представительная внешность, и, наконец, большие семейные связи. Но карьеры Бакунин не сделал.
В 1833 году, не окончив курса обучения, он в чине прапорщика отправился служить в армию. А еще через два года вышел в отставку. Что им руководило, когда он решился на этот шаг?
Герцен в «Былом и думах» рассказывает о том, с каким тягостным чувством и безразличием тянул Бакунин лямку офицера. «Бакунин одичал, сделался нелюдимым, не исполнял службы и дни целые лежал в тулупе на своей постели. Начальник парка жалел его, но, делать было нечего, он ему напомнил, что надобно или служить или идти в отставку. Бакунин не подозревал, что он имеет на это право, и тотчас попросил его уволить».
Герцен описывает настроение Бакунина правильно, но неполно, так как ему еще не были известны многие документы. Позднее биограф Бакунина А. Корнилов, опираясь на эти документы, придет к такому выводу: «Это вовсе не был молоденький офицер, не знавший, что с собой делать… а был идейно настроенный, очень самонадеянный и честолюбивый юноша, который сознательно пренебрегал всякой обыденной житейской карьерой…».
Это значит, что помимо отвращения к армейской службе, помимо равнодушия были и некоторые активные факторы, заставившие Бакунина выйти в отставку. Чтобы увидеть, в чем они состояли, нужно присмотреться к образу мыслей и раздумьям Бакунина.
В конце 1835 года, едва порвав с военной службой, Бакунин, чтобы отдохнуть и рассеяться, предпринял небольшую поездку. Вместе с графом Владимиром Соллогубом (впоследствии известным писателем) он посетил несколько его деревень.
Свои впечатления Бакунин изложил следующим образом: «Из всего путешествия моего я извлек только одно замечание, что если нравственно-духовный быт Бежецкого и Корчевского уезда Тверской губернии сходен с бытом целой России, то путешествие по оной с духовной целью невозможно. Крестьяне должны быть везде одинаковы, а дворяне наши погружены большею частью в такое жалкое состояние невежества, что смотреть на них больно».
Все это довольно близко «отрицательному» воззрению, которого придерживались участники кружка. Но, с другой стороны, и служить офицером с таким воззрением было не очень-то легко.
Сближало Бакунина с членами кружка и представление о том, что должен делать, как должен жить «мыслящий человек».
В декабре 1835 года он пишет Ефремову: «Что же делать человеку несколько мыслящему и чувствующему в этом безжизненном хаосе?.. Я всегда отвечал себе, что сосредоточивание внутри себя, отрешение от всякого искательства в внешнем мире – вот что нам осталось».
Говоря об отрешении от всякого искательства во внешнем мире, Бакунин несомненно подразумевает свой недавний шаг – отказ от военной карьеры. Что же предлагается взамен? Или, иначе говоря, «каковы же главные идеи жизни? Это любовь к людям, к человечеству и стремление ко всему, к совершенствованию». Бакунин вновь называет те «идеи», которыми руководствовались участники кружка, которым они стремились подчинить свою жизнь.
Усвоение этих «идей» проходило не без содействия Станкевича. Анненков вспоминал о том, как Станкевич, «угадав его способности, усадил за немецкую философию. Работа шла быстро. Б<акунин> обнаружил в высшей степени диалектическую способность, которая так необходима для сообщения жизненного вида отвлеченным логическим формулам…». Впрочем, в скором времени Бакунин постарается найти этим «формулам» вполне практическое применение…
* * *Одновременно с Бакуниным в кружок вошел еще один интересный человек – Василий Боткин. Первым познакомился с ним Белинский – в конце 1835 года на вечере у московского книгоиздателя Н. С. Селивановского – и затем представил его своим друзьям.
В истории русской культуры фамилия Боткиных более известна благодаря Сергею Петровичу Боткину, знаменитому врачу, одному из основоположников отечественной школы медицины. Но и фигура его брата Василия достаточно примечательна и колоритна.
Происходили братья – Василий был ровесник Белинского, а Сергею, будущему врачу, в 1835 году исполнилось всего три года – из семьи известного московского чаеторговца. За многие десятилетия покупатели привыкли к торговой вывеске «Боткин и сыновья»; фирма просуществовала вплоть до Октябрьской революции.
Образование Василия Боткина не назовешь солидным. Он не учился в университете, не был даже в гимназии. Но все же в частном пансионе В. С. Кряжева, который он посещал, он научился читать на европейских языках – французском, немецком и отчасти английском. Остальное было делом
