Теперь, кажется, предсказание его сбылось.
Радость встречи с Варварой заставляла забывать о болезни, о заботах, обо всем на свете.
«Варвара Александровна здесь в Риме, – сообщал Станкевич 19 мая Михаилу Бакунину. – Я собирался ехать в Неаполь, заболел – и она, узнавши об этом, приехала нарочно, чтобы меня видеть… Я только спрашиваю себя день и ночь: за что? за что это счастие? Оно не заслужено совсем».
Днем раньше Варвара тоже отправила письмо брату. «Никогда не была я так счастлива, но и никогда счастье не чувствовалось так горестно!.. Я еду с ним вместе, я буду за ним ходить, о нем заботиться, он принимает мою любовь. Все остальное пусть решит Господь…»
Во избежание худшего врачи посоветовали Станкевичу уехать из Рима. Первоначально он должен был отправиться в Эмс, но затем на общей консультации врачей решили, чтобы он ехал в Швейцарию, на озеро Комо. Варвара вызвалась сопровождать Станкевича. К зиме, когда Станкевич окрепнет, хотели перебраться в Ниццу.
Станкевич строит планы на будущее, мечтает, как он зимой в Ницце вновь погрузится в занятия. «У меня в голове много планов насчет Studieren und Schreiben <изучения и писания (нем.)>… Зимою хочу приняться за историю философии». Спрашивает Бакунина, в каком журнале можно пристроить статью: «У меня их много – в голове». Но пока ему трудно писать даже это письмо, и он вынужден положить перо: «Не могу больше писать».
Дописывает письмо на следующий день, через день. Вновь говорит о своих планах, убеждает Бакунина не поддаваться слабости, не думать о возрасте. «26! Эка беда! Как будто измерено, в какую эпоху дух перестает действовать в человеке. Никогда! Хоть 30! Хоть начать в 30!.. Бодрость, смелость, любовь, дело!»[19]
Тем временем весть о встрече Варвары со Станкевичем дошла до Прямухина. От стариков эту новость скрыли; что же касается молодых, то они встретили ее с радостным одобрением. Тон задал Мишель, чья теория взаимного чувства получала наконец зримое подтверждение. И какие могут быть сомнения, какие препятствия? Ведь Варвара и Николай достойны друг друга, любят друг друга – все остальное предрассудки и ерунда.
«Да, Варинька, – писал Бакунин, – ты счастлива теперь, ты свободна, ты могла дать полную волю влечению своего сердца». «Милая Варинька, как я люблю тебя за то, что тебя ничто не остановило, что ты, несмотря на все препятствия и внешность, решилась поехать к нему». «Ты пишешь, что жизнь его в опасности. Нет, Варинька, он не может умереть, – такие люди не должны умирать! Не знаю, как и почему, но я уверен в его выздоровлении…»
* * *Перед отъездом Станкевич решил совершить прогулку по Риму, попрощаться с любимыми местами, надолго запомнить облик города. Бродили вместе с Варварой – побывали в соборе Святого Петра, в Пантеоне, в Колизее. Станкевича радовала отзывчивость Варвары, ее открытость художественным впечатлениям. «Все действует на нее прямо, просто и живо».
Вскоре Елизавета Ивановна привезла в Рим Сашеньку.
В начале июня вся группа – Станкевич, Варвара с сыном и Ефремов – отправилась в дорогу. Во Флоренции встретились с Фроловыми. Потом прибыли в Геную. Путь лежал в Милан, а оттуда в Швейцарию, на озеро Комо.
Скупыми вехами этого пути остались два письма.
Из Флоренции 11 июня Станкевич отправил письмо Тургеневу. Сообщал, что ему лучше, что он немного отдохнул и что дело, кажется, «идет вперед». «У меня в голове много планов, но когда их не было?» В письме упоминаются и литературные факты, названы книги, которые интересовали в это время Станкевича. «Кому принадлежит 1-я часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки», которую Вы мне принесли? – спрашивает Станкевич Тургенева. – Она оставлена Маркову впредь до рассмотрения дела». Но самая главная новость касается Пушкина. «Говорят… найдено еще много сочинений Пушкина, кои будут изданы в трех томах!!!» К слову «говорят» Станкевич делает приписку: «т. е. верно – пишет Грановский». Значит, вместе с Грановским он верит, что это действительный факт.
Спустя десять дней из Генуи отправила письмо Варвара. Другой тон, другое настроение. За эти дни болезнь вновь сделала опасный поворот.
«Друзья милые, – писала Варвара в Прямухино, – коротко и жутко будет мое письмо – мало, может быть, нету надежды к его выздоровлению… Эта дорога его утомила. Ему казалось, было уже так лучше… Теперь он страшно упал – жар, утомительная ежедневная дорога… Но может быть, ах, может быть – это опять пройдет».
Несмотря на ухудшение состояния Станкевича, решили продолжать путь.
Выехав из Генуи, проехали миль 40 и очутились в небольшом городке Нови, знаменитом тем, что когда-то Суворов одержал здесь одну из своих побед. Решили в этом городке остановиться.
Вечером 24 июня Станкевич чувствовал себя хорошо, был весел, шутил. Легли спать рано, чтобы на следующий день засветло продолжить путь.
Но когда Ефремов утром пришел будить друга, он нашел его мертвым. Станкевич умер ночью – не умер, а «тихо уснул». «Следы страдания изгладились, и на бледном лице осталась только немного грустная улыбка, – рассказывал потом Ефремов. – Его открытые глаза никак не допускали думать, что он умер – он глубоко задумался, неподвижно устремив их на один предмет».
В течение многих часов убитая горем Варвара оставалась у тела любимого. Говорить ни с кем она не могла, только бумаге доверяла свои переживания.
26 июня вечером, на следующий день после того, как не стало Станкевича, она записала: «Я остаюсь одинокой в огромном Божием мире… О, брат, брат, как ты мог оставить сестру!.. О, я еще вижу ее, твою милую улыбку, которая так глубоко проникала в мое сердце… Брат мой, ты меня любил – и только теперь я должна была это узнать. Зачем ты об этом молчал? Ты знал ведь сестру, знал сомнения, которые нагромоздила в ее сердце тяжелая жизнь, – ты знал все это!.. Зовешь ли ты из своей дали сестру? – „Возлюбленная!” – Да, позволь мне удержать это имя – я никогда не получала его в жизни… а счастье было так близко! – так возможно! – и разлетелось в прах…».
На следующий день, 27 июня, Варвара записала: «Когда я говорю „я” – тогда я сознаю себя, я становлюсь известной себе. Через обратное впадение в общее я должна это сознание самой себя утратить – моя индивидуальность исчезает – и я уже не я – остается лишь общее… Таким образом я ничто! Так
