Острие же аксаковской критики в его послании направлено против галломании в широком смысле слова, то есть в сфере не только языка, но и культуры, будничной и праздничной жизни. Объективно Аксаков продолжал здесь традиции русской журналистики и сатиры конца XVIII – начала XIX века: Новикова, Фонвизина, Крылова и других.
Рукою победя, мы рабствуем умами,Клянем французов мы французскими словами. …Детей своих вверяли воспитаньеРазвратным беглецам, которым воздаяньеОдно достойно их – на лобном месте казнь!Знакомые слова: они перекликаются со знаменитой филиппикой Чацкого против «французика из Бордо». Точнее, даже предвосхищают ее, ибо комедия Грибоедова была задумана и писалась многими годами позже.
По-человечески нетрудно понять поэта, который на развалинах Москвы, спустя всего пять месяцев после отречения Наполеона от престола, выражает к низверженному противнику лишь презрение и гнев. Сложность исторических судеб состояла в том, что на волне Отечественной войны всходили и зрели идеи вольномыслия, и страна, бывшая источником агрессии, превратилась в рассадник крамольных воззрений. Герцен в работе «О развитии революционных идей в России» лаконично передал эту диалектику заголовком одной из глав, состоящим всего лишь из двух дат: «1812–1825». Тем самым была предельно заострена преемственность двух великих событий.
Оглядывая в целом первые литературные опыты Аксакова, приходится признать, что они были весьма скромными и располагались как бы в стороне от главного движения литературы. В это время уже существовал в Петербурге «Арзамас», общество, объединившее много замечательных талантов, включая и молодого Пушкина; уже произносилось – с любопытством, с трепетом, с надеждами – имя Байрона; уже поднималась в лице Жуковского первая волна русского романтизма… Но логика обстоятельств привела Аксакова не к романтизму и не «Арзамасу», а к их противникам, объединившимся в «Беседе любителей русского слова».
В своем кругу Аксаков-литератор добился некоторой известности, заслужил похвалы. Произведения его, написанные, по более позднему его выражению, «без всяких претензий на литературное достоинство», привлекали внимание друзей; переводы, сделанные для очередного бенефиса, провозглашались чуть ли не образцовыми. «Как легко было тогда попасть в образцы… зато ненадолго!» – вспоминал Сергей Тимофеевич. Признание, делающее честь его самокритичности. Но можно смело сказать, что в момент написания «образцов» Аксаков думал не совсем так: к своим литературным занятиям он относился серьезно и делал все что мог. Другое дело, что возможности его были еще ограниченными.
Глава седьмая
Женитьба
В конце 1815 года Сергей Аксаков вновь поселяется в Москве, участвует в литературной и театральной жизни, печатает стихи, посещает друзей и знакомых.
Больше всего манил его дом генерала Заплатина, находившийся близ Донского монастыря, в ту пору – на окраине Москвы. У Семена Григорьевича Заплатина была двадцатидвухлетняя дочь Ольга, девушка редкой, оригинальной красоты. Бывая у Заплатиных, Сергей поневоле заглядывался на Ольгу. Но вначале несколько слов о родителях Ольги – Семене Заплатине и его жене Марии.
Настоящее имя Марии – Игель-Сюма. Она была турчанкой, взятой в плен в 1788 году при осаде русской армией под командованием фельдмаршала Потемкина крепости Очаков. По преданию, род Игель-Сюмы вел к самому Магомету, и представители этого рода имели право носить зеленую чалму.
Во времена Екатерины II в России находилось немало пленных турок и турчанок – обычно их размещали по русским семьям, крестили, обучали грамоте, меняли имена. Так Игель-Сюма стала Марией. Попала она в семейство генерала Воинова, имевшего дом в Курской губернии. Здесь ее и встретил Семен Заплатин, военный, еще не дослужившийся до высших чипов. Вскоре он взял ее в жены. В семье Заплатиных родилось четверо детей, двое из них умерли еще в детстве.
Привыкнув внешне к новой земле и новым обычаям, Мария так и не сумела прижиться внутренне. «Оттенок грусти лежал на всем ее существовании» (слова Ивана, сына Сергея Тимофеевича Аксакова). Не могла она забыть отца, сражавшегося с саблей в руке на стенах Очакова, тетку, упавшую во время бегства в крепостной ров (мать свою Игель-Сюма так и не узнала). Печально провожала взглядом пленных соотечественников, которых вели через Обоянь – небольшой городок Курской губернии, где поселилось семейство Заплатиных. Умерла она рано – тридцати лет с небольшим.
(В семье сохранилось несколько ее личных вещей: турецкая шаль, чалма – та самая зеленая чалма, право на которую давалось знатным происхождением, – и специальная азбука для пленных турков, по которой девочку учили русскому языку. Сергей Тимофеевич, а возможно, и его дети еще застали эти реликвии.)
Старшая дочь Заплатиных, Ольга, родилась в 1792 году (по другим сведениям – в 1793-м). Первое время воспитывалась в пансионе, а по смерти матери отец взял ее с собой в деревню, находившуюся в том же Обоянском уезде. Семен Григорьевич к этому времени имел за плечами богатый военный опыт: участвовал под началом Суворова в нескольких кампаниях, и в турецкой, и в польской, получил Георгиевский крест, при Павле I возглавлял полк своего имени (честь, которою удостаивались особо отличившиеся офицеры и генералы), а во время войны с Наполеоном служил командиром в ополчении. В отставку Заплатин вышел в чине генерал-майора.
Удалившись в свою деревню, Семен Григорьевич мысленно продолжал жить бурной военной жизнью. Описания боев, исторических или вымышленных, реляции сражений, сведения из газет заменяли ему действительные походы и схватки. Помогала отцу Ольга, старшая дочь, игравшая роль секретаря-наперсника: она читала ему художественные и исторические сочинения, например историю Ш. Ролленя в переводе Тредиаковского. И все это невольно накладывало отпечаток на характер Ольги.
«В обществе старого воина-отца она почерпнула тот дух доблести, которым так резко отличалась от других женщин… – писал Иван Аксаков. – Неумолимость долга, целомудренность… отвращение от всего грязного, сального, нечистого, суровое пренебрежение ко всякому комфорту, правдивость, доходящая до того, что она не могла позволить сказать, что ее нет дома, когда она дома, презрение к удовольствиям и забавам, чистосердечие, строгость к себе и ко всякой человеческой слабости, негодование, резкость суда, при этом пылкость и живость души, любовь к поэзии, стремление ко всему возвышенному, отсутствие всякой пошлости, всякой претензии, – вот отличительные свойства этой замечательной женщины».
Иван Аксаков добавляет, что образцами для нее были мать Гракхов, Муций Сцевола – античные герои, прославившиеся своей доблестью и безукоризненной честностью.
И при этом, как выразился И. Аксаков, «она вся принадлежала русскому быту».
Известно, что иностранцы или их потомки порою бывали куда более страстными ревнителями отечественной самобытности, чем сами русские. Вспомним создателя прославленного «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимира Даля – по отцу датчанина и выходца из Дании. Ольга Семеновна являла тому еще одно яркое подтверждение. Мать ее
