Одновременно в том же номере журнала с опровержением Ушакова выступили М. С. Щепкин и П. С. Мочалов: «Мы, артисты императорского Московского театра, никогда не говорили г-ну В. У. и никому о неуважении нашем к замечаниям г-на Аксакова и просим его, В. У., не вмешивать нас в свои антикритики». Оба разъяснения – и Аксакова, и Щепкина с Мочаловым, – вместо того чтобы подвести черту под спором, дали повод к новому «завихрению». Тон полемики становился все более раздраженным и резким.
В «Ответе на ответ г-на С. Аксакова» («Московский телеграф», 1829, № 2) В. А. Ушаков продолжает доказывать, что его оппонент не должен выступать с литературными суждениями. «Посмотрим, на чем основаны ваши права. Вы перевели трагедию, которая при появлении в свет окунулась в Лету! Туда ей и дорога! Вы перетолмачили Мольерову „Школу мужей” такими виршами, каких и дедушка Тредьяковский не писывал – Давным-давно уже решено, что ваши переводы сатир Буало суть не что иное, как сатиры на бедного Буало… Ваши суждения о театре писаны без логики…»
В. Ушаков оставил в стороне перевод «Скупого»: возразить здесь было нечего. Но зато он буквально взял в оборот почти все написанное до сих пор Аксаковым: и трагедию «Филоктет», и комедию «Школа мужей», и перевод 8-й сатиры Буало «На человека», и театральную критику… Бил он наотмашь, со всей силой, поисками аргументов себя не затрудняя, да и какие могут быть аргументы, когда вся литературная деятельность человека перечеркивается беспощадно, от начала до конца.
Аксаков решил ответить Ушакову и одновременно оборвать полемику. Это видно из названия его заметки: «Последний ответ г-ну под фирмою В. У.» («Галатея», 1829, № 9). Ответил Сергей Тимофеевич задиристо и резко. Он бил своего противника тем же оружием. Одновременно Аксаков опубликовал и «Ответ г-ну п. Полевому…». Решив поставить точку в полемике, Сергей Тимофеевич в торжественном тоне объявлял те «причины», которые заставляли его участвовать в споре. «Вот мои причины: может быть, г. Полевой хороший человек и хороший гражданин; я охотно этому верю. Будь он дурной писатель – никогда моя рука не поднялась бы против него; но лицо, представляемое им в нашей литературе, не только смешно, но и вредно… следовательно, обличать его в неправде и невежестве, унижать его литературное лицо – есть долг каждого любителя словесности».
Подводя итоги упомянутому полемическому эпизоду, мы должны отделить в нем существенное от второстепенного, принципиальное от случайного.
Как это часто водится, в споре замешалось немало раздражения и обиды; обе стороны прибегали к намекам приватного свойства, к аргументам, которые относятся не к существу дела, а к личности спорящего (их принято называть аргументами ad hominem, то есть «от человека»).
При этом надо отметить, что позиция Аксакова, несмотря на то что и он впадал в крайности, выглядела все же более достойной, чем, скажем, Ушакова: отвечал он сдержаннее и к сомнительным, закулисным фактам не прибегал.
Вместе с тем за личными, случайными нападками в споре просматриваются принципиальные расхождения, слышатся серьезные упреки. С одной стороны, Аксаков нападал на либерализм и верхоглядство; именно поэтому он вполне искренне считал унижение «литературного лица» Полевого своим прямым долгом. И если, борясь с «либерализмом» «Московского телеграфа», Аксаков выглядел не лучшим образом, так как оказывался в одном стане с рутинерами и староверами, то его критика «верхоглядства» Полевого имела свои оправдания.
Подобной точки зрения на Полевого придерживался, например, и Пушкин. По словам его биографа П. В. Анненкова, Пушкин находил у издателя «Московского телеграфа» «более хлопотливости вокруг современной науки, чем изучения какой-либо части ее, и не одобрял хвастовства всякой чужой системой при первом ее появлении…».
А с другой стороны, Полевой недвусмысленно намекал на отсталость литературной позиции Аксакова, на его пристрастие к XVIII веку, к «классикам», к отжившим или отживающим авторитетам (Шаховской один из них). Имя «дедушки Тредьяковского» всплыло в полемике совсем не случайно: в это время оно служило почти синонимом литературной архаики.
Спустя десятилетия С. Т. Аксаков признал, хотя и несколько сдержанно, «пользу отрицания» и роль «Московского телеграфа». «Отрицание было необходимо, и Полевой, имевший много русской сметливости, ловкости, не лишенный даже некоторого дарования, служил выражением этого отрицания». Аксаков с сожалением упоминает о своем участии в полемике и признает, что он был «одним из наиболее раздраженных, следственно, и не всегда справедливых деятелей». Что же касается оценки Шаховского, то, перепечатывая в 1858 году в собрании сочинений свою похвальную статью о Шаховском, Аксаков отметил в примечании: статья служит «убедительным доказательством, что значит двадцать восемь лет в нашей словесности. Я сам не могу без улыбки перечитывать некоторых выражений». Так переменилась картина! Для того чтобы это произошло, понадобилось три десятилетия – целая школа жизни, которую прошел Сергей Тимофеевич. Пока же…
Пока же раздражение С. Аксакова было столь велико, что он, узнав об избрании Полевого в Общество любителей российской словесности, объявил о своем выходе «из членов». А ведь совсем недавно он гордился избранием в это общество.
Полемика с Полевым обернулась для Сергея Тимофеевича еще одной стороной. Ведь противники не обинуясь говорили о мелкости, незначительности, даже ничтожестве всех его литературных трудов. Аксаков никогда не страдал повышенной авторской амбициозностью, но к своим занятиям относился серьезно, и столь резкие слова, сказанные публично, не могли не задеть его самолюбия. Тем более что в них заключалось зерно горькой истины.
Конечно, деятельность Аксакова на поприще критика была небесполезной. В своем кругу он добился и уважения, и признания. Но он действительно не написал еще ничего выдающегося, не создал ничего такого, что приобрело бы силу непреложного художественного авторитета, оказало бы сильное влияние на людей иного круга, иных литературных ориентаций и симпатий.
Ксенофонт Полевой, брат Николая, писал в своих воспоминаниях, «что Аксакова почитали плохим стихотворцем, он был в ту пору смешон своими претензиями на литературу, не написавши ничего даже сносного». Конечно, устами Полевого говорило нарочитое предубеждение против Аксакова, свойственное всему кругу «Московского телеграфа». Но вот отзыв об Аксакове другого лица, историка С. М. Соловьева: «…в молодости театрал, игрок, клубист, легонький литератор, переводчик, стихоплет…». Соловьев – человек совсем другого поколения, моложе Сергея Тимофеевича на три десятилетия, – естественно, не принадлежал ни к аксаковскому кругу, ни к окружению Николая Полевого. В его воспоминаниях запечатлелась репутация молодого Аксакова, какой она, по-видимому, сложилась в среде московской интеллигенции вообще.
Столкновение с Николаем Полевым благоприятствовало упрочению такой репутации, хотя оно вовсе не сделало Аксакова угодным и близким властям человеком. Собственно, на это Сергей Тимофеевич и не рассчитывал. Чуждый искательства, он сражался из убеждений, а не
