Нельзя сказать про Бабеля, что он пишет. Он переправляет свою старую тему, его тема частная, у него еще нет общей темы. Одна из прежних вещей Бабеля, пьеса «Закат», плохо сыгранная в театре, — очень большая вещь.
Но Бабель не может оторваться от прежних удач, он как-то не самоотвержен в искусстве, он заперт в теме.
Он может зря пропустить много лет. Настоящих лет.
IV. О ШОЛОХОВЕШолохов не пропустил настоящего.
У некоторых из нас, бывших «серапионовцев», время начала революции было временем увлечения Гофманом. Оно объяснялось тем, что жизнь, новая жизнь после революции казалась нам фантастикой. Мы изображали историю гротесково потому, что прошлое казалось нам прежде всего странным. Ирония и то, что я в своей поэтике назвал остранением, искусство видеть мир непривычным и как будто от себя отодвинутым, — это не высокий путь искусства. Когда у нас появилось чувство времени, чувство непрерывности истории, чувство ответственности за нее, когда мы почувствовали, что наша история имеет своим выводом Октябрьскую революцию, — стало ясным, что история и настоящее не могут быть изображены гротесково.
Вот о большом, простом и пишет Шолохов. Поэтому он у нас любимый писатель.
«Тихий Дон» и «Поднятая целина» вещи всем известные. Эти книги каждым хорошо и сильно прочитаны; они растворены уже среди читателей. Шолохов решает не за своих читателей, а решает вместе с ними. Он отказался в своем искусстве от экзотики, хотя и пишет о казаках.
Когда-то Ленин, выходя из заседания, увидел плакат. На нем было написано «царству рабочих и крестьян не будет конца».
Он удивился тому, как мало понимают люди, сочинившие этот плакат, в революции, как не понимают они, что классовое общество умрет, что в социалистическом обществе не будет крестьянства и не будет рабочих, не будет пролетариата в том виде, в котором он был при капитализме.
Плакат провозглашал неподвижность жизни.
Мы присутствуем при глубочайших изменениях в психологии людей.
Из богдановской, пролеткультовской и переверзевской «системы» понимания людей выходило, что люди навеки приращены к своему хозяйственному бытию.
Если бы это было так, то мир не двигался бы, у людей не было бы выхода из их судьбы.
Мы, современники пятилеток, видим, как меняются люди, как изменяются, например, крестьяне.
Реальнейший крестьянин определенного села или станицы изменяется целиком, его навыки, реальные поля, которые вокруг него лежат, лошадь, которую он имеет, быки, хлеб, который он ест, все это изменяет свое отношение.
У Шолохова «Поднятая целина» — это вещь, наполненная конкретностью. Каждый казак имеет свое лицо, ничего не пропущено, не упрощено.
Вещь об изменении психологии классов некоторые плохие писатели пытались создать на пренебрежении к этой психологии, на пропуске ее.
Просто приехал трактор, повернул, срезал межу.
Столетиями писатели от Сервантеса до Бальзака и Толстого изображали неподвижность крестьянской психологии.
Шолохову удалось показать реального крестьянина-казака во всей сложности его семейных отношений, показать, не лишая его психологии, и показать это в то же время в изменении психологии, коренном пересоздании всей его системы мыслей и поведения.
Реализм Шолохова — вторая простота, большая простота настоящего социалистического искусства.
V. О ФОЛЬКЛОРЕ И НОВЫХ ЛИТЕРАТУРНЫХ ЯВЛЕНИЯХРядом с нами живут братские народы; живут таджики с грандиозной стихотворной культурой, уходящей в тысячелетия, живут украинцы, грузины. На Дальнем Востоке живут народы, некоторые из них имеют еще только фольклоры, а не литературу. Старые литературы, старые романы создавались в странах, где уже миновали времена фольклора. Они опирались на воспоминания. В нашей стране фольклор не умер. Он здесь, он рядом с нами. Отношение между фольклором и новой литературой еще не решено, но в фольклоре — сила нашей литературы.
Маяковский иногда думал, что надо отказаться от имени. Он написал поэму «150 000 000» и не подписал ее. Он говорил, что сто пятьдесят миллионов — имя автора его поэмы. На самом деле: наше время, наш труд стали авторскими. У нас подписывают труд бетонщика, труд человека, который складывает кирпич, труд комбайнера.
Наша страна — страна имен и в то же время страна общего и совместного труда. Профессиональный писатель останется, но рождается и новый тип писателя.
Книга Белякова о его полете — настоящая книга с хорошими образами, с ощущением трудностей и воздуха полета.
С Северного полюса Кренкель пишет телеграммы, которые читаешь с волнением, как вещи художника.
Учитель с Чукотки пишет книгу, хорошую книгу.
Это не означает, что у нас не будет специалистов-писателей, — они, конечно, будут, — но у нас искусство всюду, даже, действительно, в траве.
Тематика этой не фольклорной и не профессиональной литературы очень широка.
Это не документальные книги, а книги-документы о непропущенной жизни.
VI. О НИКОЛАЕ ОСТРОВСКОМВ Библии существует книга Иова.
Вероятно, это одна из самых старых частей этого древнего и разнохарактерного свода.
Иов был богат, у него было много детей. Судьба у него все отняла.
Наконец, горе коснулось кожи Иова: он заболел проказой. Иов спорит с богом, он не верит в справедливость мира.
Это очень древний спор, очень сильное начало пересмотра человечеством старой своей веры.
Иов спорит за себя.
Человечество запомнило Иова, горести его казались предельными.
Но в истории человечества нет горя больше, чем горе Николая Островского. Молодой, сильный, он был парализован. Он не мог глотать пищу, он ослеп. Этот ослепший человек писал книгу, и для того, чтобы буквы ложились в строку, он придумал прорезать в фанерке узкую щель и еле движущимися пальцами вписывал через эту щель слова своего романа на бумагу.
Судьба Островского, его мужество поразили не только нашу страну, но и весь мир.
Мы видим, как вырастает человек, конец романа показывает огромные запасы мужества у этого человека.
27 сентября 1935 года Островский написал для книги «День мира» письмо о том, как он живет.
В Сочи море, солнце, цветы, всего этого он никогда не видел. Где-то недалеко живет Сталин, он никогда его не увидит.
Островский писал спокойное письмо о солнце и пробуждении во тьме.
Он писал о своем дне, о дне человека, который ест при помощи зонда, который не видит, не двигается.
В письме рассказывалось о том, как приходит к нему архитектор. Островскому строят дачу. Архитектор рассказывает о том, как выглядит море и горы из этой дачи. Люди пишут Островскому о том, как они живут. Приходит к нему сценарист, рассказывает о сценарии картины, которую Островский никогда не увидит. Но в письме не было отчаяния, не было даже любования своим горем.
Книга Островского — большая книга с неожиданным героическим концом, который показал, как серьезно и значительно, как внутренне органично все
