КУПОЛ ИСААКИЕВСКОГО СОБОРА
На прошлой неделе клир Исаакиевского собора богослужением отметил день столетия начала постройки.
Я не знаю, насколько верна эта дата. Еще при Петре I, в 1717 году, на месте нынешнего собора стояла церковь, сгоревшая в 1737 году от молнии. По архитектуре церковь эта напоминала Петропавловский собор. При Екатерине на месте сгоревшей церкви, по проекту архитектора Ринальди, начали строить громадный храм. Ко дню ее смерти стены собора были выведены почти до карниза и облицованы мрамором. Павел приказал закончить здание по-своему, т. е. свести своды, не считаясь с пропорциями. Александр I в 1817 году, после конкурса, утвердил проект архитектора Монферрана.
Возможно, что к постройке было приступлено в 1819 году. Я не знаю, я не специалист по юбилеям. В 1824 году собор, во всяком случае, строился: камнями постройки во время бунта декабристов народ отбил атаку кавалергардов.
Николай I сам усовершенствовал проект Монферрана, прибавив, кажется, еще два портала «для симметрии». Получилось здание, так характерное для силуэта Петербурга, здание нарочито огромное, пышно-академическое. Фантастическое по своей тяжести для болотистого грунта Петербурга, оно не органично для него, если не считать Петербург городом разрушения.
Громадный храм разрушает себя собственной тяжестью. Недавно говорили о необходимости заложить ниши в стенах. Осыпается неправильно положенная живопись.
По словам старожилов, Исаакий, несмотря на 10 672 трехсаженные сваи, забитые в грунт, на которые положен фундамент в 17 000 кубов гранита, медленно погружается в почву.
Крайне характерен купол Исаакиевского собора. Это не купол, строго говоря, это имитация купола. Конструкция купола железная. Это одна из самых крупных железных конструкций того времени и в техническом отношении была тогда очень любопытна.
Но с точки зрения соответствия материала и формы «купол» не архитектурен.
В архитектуре камень должен становиться еще каменней, железо железней. Специфические черты характера сопротивления данного архитектурного материала определяют его архитектурные формы.
Характер кирпичной кладки, с толстой прослойкой дикого камня внутри, определял стиль новгородских церквей. Кирпичная кладка и утрата стеной опорного значения, перенос тяжести здания на столбы и контрфорс создали готику.
Материалом архитектуры, как и искусства, является не «строительный материал», а сопротивление материалов. Это создает архитектурную семантику. Правда, в архитектуре мы имеем и другой закон, закон переживания формы.
Новый материал иногда повторяет вначале формы, выработанные свойствами другого материала.
Например, в Московских каменных храмах сказались многие черты деревянных шатровых церквей. Греческое зодчество в основу каменного здания положило формы, выработанные для дерева. Здесь было не полное конструктивное использование нового материала, но не было конструктивной лжи. Свойства мраморной балки, работа на сжатие в колонне использовались вполне архитектурно.
Исаакий же и своим куполом, и своей главной башней, обшитой медными листьями, окрашенными под мрамор, лжет, как картонный.
На фальшивой башне лежит «не взаправдашний» купол. Ему бы, по материалу своему, подняться вверх, как шпиль, а он горбится, — круглится. Он фальшивый, как полотняная колонна какой-нибудь театральной постановки. Один материал имитирует другой, а не выражает себя.
Исаакий нарочито громаден. Громадны монолитные колонны (56 ф.), громадны колонны вокруг барабана (42 ф.), громадны ангелы, и крылья их так хорошо прорисовывают углы.
Но Исаакий не архитектура, не здание. Это не сила, образованная из слабостей (Леонардо да Винчи)[281].
Вес здесь не создает устойчивости, вес здесь разрушает.
Это тяжелая многомиллионнопудовая декорация.
Это не художественно, как перевод.
ЭМИГРАЦИЯ КУЛЬТУРЫ
В большой поволжской деревне Ровное, ныне Марксштат, населенной немецкими колонистами, возник университет.
В петербургском университете почти нет слушателей.
Петербургские театры уезжают в провинцию.
Уезжают в деревню квалифицированные рабочие, уезжает и бывший лавочник, вспомнивший свои связи с деревней.
Деревня разматывает город.
Уходят в деревню вещи, платья, портьеры — все то, что может унести с собой обратный мешочник.
Город рассредоточивается. Город тает. Растут провинциальные центры, и в первую голову обогащается людьми деревня.
Это самое важное в сегодняшнем дне.
Городская культура распыляется, растаскивается, совершает великое рассечение. Я знаю, что не разрушение Византии было причиной появления итальянского возрождения, но я знаю и то, сколько сделала маленькая кучка несториан, вытесненная когда-то из Мессопотамии и разнесшая свою культуру на всю Персию, до Индии, до Сибири, до дальних граней Туркестана.
Правда, эти люди имели свой фанатизм, им было из-за чего идти так далеко, они не искали только дешевой картошки.
Но я человек верующий, я хочу верить в то, что культура неуничтожима.
Я думаю, что-то будет внесено в быт деревни беглецами города.
Несколько дней, может быть, месяцев сытости вернут тоску по культуре, заставят что-то делать.
Теперь другой вопрос: сможет ли русская провинция воспринять эту культуру искусственную, в оранжереях, при дешевых дровах выращенную, петербургскую культуру?
Я верю, что сможет.
Русские песенники полны стихами поэтов XVIII века, стихами поэтов, выросших еще на более искусственной почве.
Искусство и жизнь не связаны функциональной связью. В мире вещей свободным живет мир художественных форм.
Венчики персидских миниатюр нимбами горят на русских иконах, романские звери живут на карнизах суздальских церквей.
А в церквах новгородских так плавно перелилось творчество грека в творчество северного славянина — человека из болотного леса.
Приемышам хорошо в искусстве, весь царский род форм искусства продолжается, как когда-то ради римских императоров, через усыновление.
Деревня-народ приняла в свое время и манихейство через богумилов, и греческую легенду, и арабскую сказку, и стихи Державина и Лермонтова, и яркую, как павлиний хвост, комедию о царе Максимилиане.
В искусстве нет границ, здесь из рода в род, из края в край переходят элементы единственной вселенской интернациональной культуры.
Дорого стране стоила петербургская культура, и вот рассыпался ее центр.
Я верю, что рассыпался не даром, и пусть вера кажется безумием, я верю, что городское творчество последней четверти века обновит и сольется со старой культурой русской равнины.
К ТЕОРИИ КОМИЧЕСКОГО
Должен ли быть анекдот смешным?
Чем отличается смешное от трагического?
Я не знаю.
Счастливы люди, которые знают, сколько мыслей было у них в голове, за кого нужно голосовать на избирательных кампаниях, знают, что Белинский и Иванов-Разумник — русские критики. Я думаю, что они знают даже, что скажут люди над их могилами. Я же не знаю даже, чем отличается смешное от трагического. В воспоминаниях Бекетовой об Александре Блоке есть любопытное место: А. А. Блок со своей будущей женой, Л. Д. Менделеевой, выступал в деревенском театре. «Зрители относились к спектаклю более чем странно. Я говорю о крестьянах. Во всех патетических местах, как в „Гамлете“, так и в „Горе от ума“, они громко хохотали, иногда заглушая то, что происходило на сцене».
Это производило неприятное
