Прародитель
Нет, Офелия не грезила. На ее глазах кто-то выбирался из сорокасантиметровой толщи золота. Поверхность двери светилась, как расплавленная лава, и, однако, на человеке не было никаких следов ожога. Проникнув в камеру, он стряхнул с одежды золотые песчинки. У него была черная кожа, и он носил костюм из шотландки – типичный наряд клана алхимиков с Пломбора. Металл двери уже затвердел, но в одном месте, там, где минуту назад сияла гладкая поверхность, образовались некрасивые бугры.
Человек спокойно взглянул через решетку на Офелию и Торна, как будто в том, чтобы проникнуть сквозь бронированную дверь, как сквозь масло, не было ничего особенного. Его кожа начала светлеть, глаза сузились, а одежда приобрела восточный характер. За одно мгновение незнакомец совершенно преобразился. Он пролез между прутьями решетки со сверхъестественной гибкостью, словно его тело было резиновым.
– Вот мы и встретились снова, маленькая анимистка, – мелодично протянул он.
Офелия открыла рот, но смогла беззвучно произнести лишь одно слово:
– Тысячеликий!
Чтобы фокусник из «Каравана Карнавала» очутился в таком месте, как тюрьма… Это было выше ее понимания. Но ее растерянность не шла ни в какое сравнение с изумлением Торна. Он оперся о стол, пытаясь встать на здоровую ногу, и от такого усилия рубашка на нем взмокла от пота. Стиснув зубы, он смотрел на Тысячеликого сверкающими глазами.
С царственным спокойствием Тысячеликий взял стул. Пока он усаживался, его эластичное тело раздалось в ширину. На лице, как грибы из-под земли, начали пробиваться большие, загнутые кверху усы; восточные одежды превратились в военную форму с бранденбурами[18], а взгляд съехал к переносице. Офелия с изумлением признала в нем косоглазого жандарма, который подхватил ее на лестнице в мануфактуре.
Он закинул ногу на ногу, обхватил руками колено и совсем перестал походить на военного.
– Я с большим интересом следил за боследними побытиями… за последними событиями, – сказал он совершенно другим голосом, на этот раз с северным акцентом. – Особенно за вами обоими.
С некоторых пор вы меня очень интересуете.
У Офелии замерло сердце. Торн едва слышно шепнул то, о чем она и сама уже догадалась:
– Вы – Бог.
Тысячеликий улыбнулся, и кончики его усов вздернулись кверху. Это была самая нечеловеческая улыбка из всех, когда-либо виденных Офелией, и девушка содрогнулась, поняв, что она адресована ей.
– Итак, ты прочитала Книгу моего сына. По крайней мере, попыталась. Потому что созданное мной недоступно пониманию первой попавшейся чтицы.
Тысячеликий обвел камеру косым взглядом и устремил его на Торна. Тот из последних сил пытался устоять на ногах; он так судорожно вцепился в край стола, что казалось, суставы пальцев вот-вот треснут.
– Зато ты – далеко не последний из чтецов. Использовать свою память – смелая идея.
Тысячеликий громко икнул, поднес руку ко рту и с самым непринужденным видом достал из него кусочек ржавого металла.
Офелию захлестнула волна страха и ярости. Последний раз она видела этот обломок острия в корешке Книги Фарука. Если пришедший завладел им, то неважно, зовется он Богом или Тысячеликим, он – враг, сделавший окончательно невозможным любое чтение.
– У меня больше знаний, чем во всех библиотеках вместе взятых, – объявил Тысячеликий и задумчиво повертел в пальцах ржавое острие. – Сущая безделица, но должен признать, что она ускользнула от моего внимания.
И он снова проглотил его, громко причмокнув.
– Грум, – пробормотала Офелия. – Это ведь были вы, в лифте? И пошли к Фаруку после меня.
Тысячеликий прикрыл глаза; на его лицо падала тень от треуголки.
– Обычно я стараюсь не вмешиваться в дела своих детей, но Один создавал мне проблемы с самого момента издания… создания. Он никогда не отличался усердием, в отличие от его братьев и сестер. Думаю, сегодняшний урок пошел ему на пользу: отныне он будет делать все, что я ему предпишу.
Он поднял косой взгляд на Торна, который цеплялся за стол, подтягивая к себе мертвый груз перебитой, искореженной ноги. Казалось, сейчас для него не было ничего важнее, чем сохранять вертикальное положение.
– Пока мы с вами беседуем, Один направляется сюда. Он готов привести в исполнение твой приговор, мальчик мой. Ты чудил уловека… убил человека. И не абы кого.
Пока Тысячеликий произносил это, его тело раздулось, усы заострились и стали похожи на восклицательные знаки; треуголку сменил цилиндр, а мундир жандарма уступил место элегантнейшему сюртуку. Офелия почувствовала, как к горлу подступает тошнота, – барон Мельхиор, сидящий перед ними, представлял собой эффектное и жуткое зрелище.
– Здесь возникает два интересных вопроса, – продолжал Тысячеликий, на сей раз воркующим голосом барона Мельхиора. – Первый: заслуживал ли этот человек жизни? И второй: а заслуживаешь ли ты смерти? На самом деле я думаю, что ты будешь гораздо лучшим Попечителем, чем он.
Офелия затаила дыхание и подняла глаза на Торна. Он упрямо молчал, с трудом удерживая равновесие на одной ноге. Под кожей у него ходили желваки. Он стиснул зубы так сильно, что, казалось, уже не способен их разжать.
Тысячеликий вывернул голову с тройным подбородком назад, под смертельно опасным углом, чтобы посмотреть в лицо собеседнику. Офелия поражалась сходству его уродливых, диких поз с позами Фарука, как будто они оба были лишены костей.
– Колеблешься? Похоже, ты плохо осознаёшь, какой чести удостоен. Попечители – избранные среди избранных, только им я оказываю доверительное совершенство… совершенное доверие. Но на этом ковчеге я еще не нашел детей, достойных меня представлять. Они все ужасно меня разочаровали! Мельхиор нарушил свой долг, беззастенчиво используя мое имя, выдавая себя за меня. Что касается твоей матери… – Произнеся эти слова, он вдруг стал резко терять объем. Его тело стремительно принимало женские формы, пока наконец перед ними не возникла красивая женщина с резкими чертами лица и вытатуированной на лбу спиралью – знаком Летописцев. – Твоя мать, – продолжил он женским голосом, – тоже пренебрегла своим долгом.
Офелии на мгновение показалось, что Торн теряет равновесие и сейчас рухнет на пол. Его лицо стало иссиня-бледным; он не отрываясь смотрел на свою молодую мать, еще не изгнанную, не лишенную памяти.
– Будь Попечителем моего сына, – сказал Тысячеликий. – Стань на Полюсе моими ушами и глазами. Помоги мне вывести эту Семью на дорогую порогу… на правильную дорогу. Стань моим любимейшим сыном среди всех.
Офелию обуяла ярость. Произносить такие слова, приняв образ матери, было слишком жестоко. Тысячеликий улыбнулся, но в этом изгибе красивых женских губ не было ничего человеческого.
– Ну, что скажешь, мой мальчик? Должен ли я просить Одина помиловать тебя? Готов ли ты отдать мне свою жизнь или предпочитаешь смерть?
– Что я скажу? – переспросил Торн.
Офелия широко раскрыла глаза, увидев, как он достает из кармана пистолет и целится в Тысячеликого. Другой рукой он ухватился за стол, который задрожал под его напряженными пальцами.
– Я думаю, что для человечества настал момент вернуть себе игральные кости.
Тысячеликий, не мигая, смотрел на
