– Значит, ты не понял, мой мальчик? Человечество – это я.
– Чушь! – выдавил Торн сквозь зубы. – Вы воспроизводите внешность и силу других, чтобы лучше скрыть свое собственное лицо и свою слабость. Теперь я понял, почему Хильдегард отгородила себя лентой безопасности, – добавил он яростным шепотом. – Вы зарились на ее власть над пространством, ведь так? Вы ей завидовали, потому что сами этого не умеете. Вы не все-
сильны.
Офелия отпрянула, услышав грохот. Торн выстрелил прямо в лицо своей матери. Оцепенение девушки сменилось ужасом, когда Тысячеликий скосил глаза к татуировке посреди лба – туда, куда вошла пуля. Из отверстия не вытекло ни одной капли крови, и оно мгновенно заросло.
– Ты разочаровываешь меня так же, как твоя мать. Так же, как Один.
Торн пришел в бешенство. Он выстрелил второй раз, потом еще и еще, пока не кончились пули. Каждый раз он целился в Тысячеликого, но пули тонули в его теле, как в воде.
Когда Торн перестал стрелять, Тысячеликий встал со стула; несмотря на платье, в его движениях уже не было ничего женского.
– Значит, война, – вздохнул он. – Вечная война. Что же мне делать, чтобы избавить свое потомство от этой пагубной страсти?
Торн отшвырнул пистолет, схватил Офелию за шарф и оттолкнул ее изо всех сил.
– Уйдите!
Не дав Тысячеликому опомниться, Торн оперся обеими руками о стол и выпустил когти – самое грозное свое оружие. Через несколько секунд лицо, шея и руки «матери» покрылись зияющими ранами, как будто десятки невидимых ножниц искромсали кожу в тех местах, где она не была прикрыта одеждой. Едва одна рана затягивалась, как рядом тут же возникала другая, из которой ручьями текла кровь. Когти Торна наносили такие глубокие порезы, что местами рассекали даже мышцы. Но способность Тысячеликого к регенерации была настолько сильна, что его тело непрерывно восстанавливалось.
Прижавшись к стене, Офелия короткими незаметными шажками пробиралась к телефонному аппарату. Она впервые видела смертоносную силу Драконов и не могла бы сказать, кто ее больше пугал – Торн или Тысячеликий. Сейчас она казалась себе ничтожным созданием, угодившим в клещи между силами творения и силами разрушения.
Наконец Офелии удалось добраться до телефона. Она сняла трубку, чтобы позвать на помощь и упросить надзирателей открыть дверь, но услышала в трубке лишь звук собственного голоса. Телефон не работал. Сердце ее замерло, когда она посмотрела в глаза своему отражению на золотой поверхности стены. Она видела себя и Торна, больше никого. Неужели у Тысячеликого не было отражения?
Офелия не успела задуматься об этом. Какая-то сила, похожая на жестокий шквал, прижала ее к стене. Она уткнулась щекой в холодный металл. Очки погнулись. Рука, обернутая шарфом, уперлась в живот. Девушка вдруг почувствовала себя булавкой, прилипшей к магниту. Телефонную трубку в ее руке тоже прижимало к стене, и она расплющивала ей пальцы.
Вся мебель разлетелась по углам, с металлическим лязгом опрокинулась кровать, стулья намертво прилипли к потолку, а стол застрял ножками в решетке. Только настольная лампа, вращая абажуром, плыла в воздухе на своем электрическом шнуре, как воздушный шар на праздничном гулянье. Она отбрасывала дрожащий свет на Тысячеликого, который теперь превратился в ребенка с выбритой головой, характерной для Циклопов, повелителей магнетизма.
Но куда делся Торн? Прижатая к стене, Офелия с трудом разглядела его длинное тело, скорчившееся под умывальником. Он ударился головой о фарфоровую раковину, разбив ее, и теперь из трубы на него лилась струя воды, смешанной с кровью. Он был обездвижен силой Тысячеликого, который пригвоздил его наполовину к стене, наполовину к полу.
– Разрушитель мира.
Офелия задрожала, увидев, как Тысячеликий подошел к Торну и присел перед ним на корточки. Лампа послушно следовала за ним, колыхаясь в воздухе, словно медуза.
– Я не расслушал мирт… не разрушил мир, – сказал тоненьким голоском Тысячеликий. – Я его спас. Я Отец и Мать Духов Семей, я ваш прародитель. Я всегда хотел вам только добра. Ты неправильно выбрал себе врага, дружок.
Торн уперся локтями в стену, пытаясь оттолкнуться от нее, но Тысячеликий щелкнул пальцами, и Торна отбросило назад.
– Ты все еще считаешь меня слабым?
В эту минуту Тысячеликий действительно стал похож на ребенка – на мальчишку, который поймал кузнечика и сейчас оторвет ему ножки.
Офелия попыталась высвободить сломанную руку; прижатый к телу локоть грозил проткнуть ей ребра. Магнетизм все перевернул с ног на голову, и она уже не отличала пол от потолка. Девушка взглянула на свое отражение в золотой поверхности. Зеркало. Гладкие стены бронированной камеры были, в сущности, зеркалами.
Поглощенная этим открытием, Офелия не заметила, что отразилась в стене напротив, как раз рядом с Торном. Ее сразу же захлестнула такая волна ненависти, исходившая от Тысячеликого, что стало трудно дышать.
– Довольно, – выдохнула она. – Вы сделали предложение, и Торн от него отказался, остановитесь на этом!
Офелия почувствовала на себе суровый взгляд Торна, но она неотрывно смотрела только на ребенка, сидевшего перед ним на корточках. Тысячеликий обернулся к ней со скучающим видом, как смотрят в поезде на однообразный пейзаж за окном. Однако постепенно его взгляд изменился. Веки, брови, лоб, вся его бритая голова вдруг задвигались, на лице впервые выразилось непритворное волнение.
– Ты зеркалишь сквозь проходы… проходишь сквозь зеркала. Я это знал. Я чувствовал в тебе что-то очень знакомое. На тебе Его знак.
Офелия чувствовала, что ей уже легче дышать. Тысячеликий снова преображался. Не отводя глаз от девушки, он превращался в нее. Внезапно бритая голова обросла пышными темными кудрями, а на детском лице появились очки. За его спиной вся мебель, прижатая к стене и потолку, обрушилась на мраморный пол, как метеоритный град. Лампа упала и погасла, погрузив камеру в темноту; затем, помигав, загорелась снова.
– Это ты позволила Ему выйти из зеркала, – глухо сказала вторая Офелия. – Ты освободила Другого. Из-за тебя в мире нарушилось равновесие.
Торн почувствовал, что магнетизм ослабел, схватился за умывальник и попытался встать, но, услышав слова Тысячеликого, буквально окаменел, и вода из трубы продолжала извергаться на его ошеломленное лицо.
У Офелии бурно забилось сердце; она не сразу поняла, о чем говорит Тысячеликий.
Освободи меня!
– Мой первый проход сквозь зеркало… – прошептала она. – Значит, мне не привиделось. В ту ночь с другой стороны действительно кто-то был.
Офелия хотела встать, чтобы посмотреть своему двойнику в лицо, но поскользнулась на мокром мраморе и ушибла сломанную руку.
– Предположим, вы правы, – сказала она, сморщившись от боли, – но кто этот Другой, и что он делал в моей комнате?
Тысячеликий, казалось, напряженно думал. Офелии было не по себе, пока она ждала ответа от себя самой.
– Другой вызовет коврушение обчегов… обрушение ковчегов. Оно уже началось, а дальше будет еще хуже. Чем дольше Другой останется на свободе, тем быстрее мир разлетится вдребезги.
В первую секунду Офелия подумала, что
