– Кто из них сделал это с вами? – спросил он Офелию. Его голос звучал так подозрительно спокойно, что Офелия решила не спешить с ответом.
– Убериде сдачала ваш бисдолед, – предложила девушка, по-прежнему прижимая рукав к носу. – Бы божеб обо всеб договоридься.
В этот миг третьи песочные часы вернули в исходную точку барона Мельхиора. Министр материализовался прямо среди присутствующих и тем самым прервал визуальную связь между Гаэль и Филибером. Тот воспользовался общим замешательством и снова стал невидимым в руках Ренара.
– Что за манеры, мадемуазель! – возмутился барон Мельхиор, обращаясь к Гаэль, которая бесцеремонно его оттолкнула.
Но было уже поздно. Ренар держал в руках пустой серый сюртук – он стал видимым, как только владелец его сбросил. Напрасно Гаэль, разразившись проклятиями, оглядывала все вокруг своим черным глазом – Филибер бесследно исчез.
– Дело дрянь, – сказал Ренар, со злостью отшвырнув сюртук. – То ли он невидим, то ли где-то прячется.
– О ком вы говорите? – спросил барон Мельхиор, недоумевая все больше и больше. – Клянусь своими усами, я ничего не понимаю!
И тут он заметил Офелию, которая сидела, привалившись к стене маяка, – взлохмаченная, в покривившихся очках, с окровавленным лицом.
– На меня напал господин Филибер, – ответила она хрипло, – управляющий Арчибальда.
– Какое варварство! – поморщился барон Мельхиор.
Он всегда говорил таким тоном, когда сталкивался с неэстетичной иллюзией. Офелии хотелось встать на ноги, чтобы выглядеть пристойнее, но у нее всё плыло перед глазами.
– Это Филибер толкнул меня на лестнице, – сказала девушка Торну. – Только его клан здесь ни при чем. Он тоже жертва шантажа. Я его не оправдываю, но виновен не только он.
Офелия надеялась, что ее объяснения заставят Торна убрать оружие. Но и опустив дуло вниз, он продолжал держать пистолет обеими руками, готовясь пустить в ход в любой момент. Его ястребиный взгляд метался из стороны в сторону, как будто враг находился сразу в нескольких местах. Развевающиеся на ветру волосы и полы плаща придавали ему еще более свирепый вид.
– Гаэль и Рено спасли мне жизнь, – сказала Офелия. – Вы можете им доверять.
Это утверждение имело бы больший эффект, если бы Гаэль в ту же секунду не отвернулась, чтобы избежать вопросов, а Ренар не опустил глаза, замкнувшись в сердитом молчании.
Тем временем барон вынул из кармана часы и посмотрел на дирижабль, вокруг которого собиралось все больше зевак. Поникшие усы и морщины на лбу свидетельствовали: министр пребывает в глубоком унынии. Офелия заметила, что его пальцы, унизанные перстнями, дрожали, когда он закрывал крышку часов. По-видимому, он тоже был потрясен неожиданным самоубийством Матушки Хильдегард.
– Я думаю, придется остановить расследование, – вздохнул барон с обреченным видом, убирая часы в карман. – У нас есть письменное признание, а в остальном мы бессильны. Или у вас имеются другие соображения, господин интендант?
Торн не ответил. Он стоял, по-прежнему сжимая рукоятку пистолета, с широко раскрытыми глазами, в которых читалась бешеная работа мысли. Офелия нахмурилась. Прежний Торн, которого она знала, уже взял бы дело в свои руки, разработав новый план действий, дав подчиненным указания и сделав необходимые распоряжения по телефону.
– Мадемуазель Главная семейная чтица, – обратился к ней барон Мельхиор. – Может быть, вы нам что-нибудь под-
скажете?
Офелия чувствовала, что у нее есть почти все части головоломки. Если бы только голова перестала кружиться хоть на минуту, она бы смогла их сложить…
– Я знаю! – объявил вдруг Торн.
Тень улыбки, именно улыбки, а не гримаса, не усмешка тронула его губы, пока он рассматривал свой пистолет.
– Это заняло у меня некоторое время, – продолжал он спокойно, – но теперь я знаю, что делать.
К Торну не только вернулось его хладнокровие – теперь весь его вид выражал твердую решимость. Офелия готова была поклясться, что он даже стал выше на несколько сантиметров, но потом поняла: он просто перестал сутулиться.
– Вы действительно знаете, что делать? – спросила она с надеждой.
– Мне достаточно вывести вас из этого уравнения, – ответил он.
Офелия порывисто встала. В следующую секунду земля задрожала, и на девушку обрушилась кромешная тьма.
Заявление
Офелия протянула свою чашку Арчибальду. Налив ей чаю, он сел напротив нее, улыбаясь весело и беспечно, что показалось девушке несколько неуместным.
– У вас работает телефон? – спросила она, помешивая сахар в чашке.
Арчибальд опустил руку в свой бездонный цилиндр и вынул оттуда телефонную трубку. Шнур был отрезан.
– Похоже, здесь поработали чьи-то ножницы! – расхохотался он.
Офелия не разделяла его веселье: перерезанный шнур – это дополнительные сложности. Как нерастворимый сахар. Она безуспешно мешала его чайной ложкой – он так и не растаял. Может, из-за того, что в ее чашке было полно песка.
– Надеюсь, вы захватили монокль, – сказал Арчибальд, небрежно облокотясь на стол. – Начинается дождь.
Офелия тоже взглянула в окно: с неба метеоритным дождем падали матрасы. Девушка поднесла чашку с песком ко рту, чтобы смочить губы. Ощущение было очень странное, но она не могла выразить его словами.
– Вы поменяли интерьер?
Офелия только сейчас заметила, что в комнате нет ни стен, ни пола. Стол, за которым они сидели, парил высоко в небе, а далеко внизу был виден старинный город. Девушка надеялась, что падающие матрасы никому не причинят вреда.
– Это идея славной старушки Хильдегард, – объяснил Арчибальд, подсыпая песку в чашку Офелии. – Она все перекроила в памяти.
– Вы хотите сказать, «по памяти»?
– Нет, именно «в памяти». Память – материя гораздо более прочная, чем вы думаете.
– Это зависит от того, чья память, – заметила Офелия с профессиональным апломбом. – Память Торна или Фарука?
Арчибальд перегнулся через стол и хлопнул ее цилиндром по голове.
– Ваша, маленькая зануда.
Потеряв равновесие, Офелия упала на спину. Все куда-то исчезло: Арчибальд, стол, матрасы, старинный город. Она стояла в ночной рубашке перед зеркалом в своей детской на Аниме. Ее отражение шевелило губами. Она прочла по ним: «Освободи меня».
Офелия проснулась от сумасшедшего сердцебиения.
Однажды она выпала на ходу из трамвая и, очнувшись в больнице, испытала неописуемую смесь боли и стыда. Но это мало походило на то, что она чувствовала сейчас. У нее болело все: голова, горло, спина, живот, руки, колени, – но не сохранилось ни малейшего воспоминания о том, что же с ней произошло.
Не отрывая головы от подушки, Офелия обвела близоруким взглядом комнату. Она была залита оранжевым светом, который пробивался в щели между ставнями. Море снаружи грохотало, как вулкан, да и воздух был насыщен запахом местной сернистой воды. Офелия поняла, что находится в отеле, в своем номере.
Стараясь не двигать головой, она посмотрела на дверь. Та была приоткрыта, и ей показалось, что она слышит голос Торна, доносящийся откуда-то с нижних этажей, – такой же далекий и глухой, как шум моря.
– Проснулась?
Офелия скосила глаза в противоположную сторону и смутно различила худощавую фигуру человека, который сидел на краешке стула рядом с ее большой кроватью. Узнав отца, она улыбнулась. Он был не из тех, кого называют назойливыми родственниками; никогда не
