Зато вернулся слух:
— Кро-ви! Кро-ви! Кро-ви! — дружным хором скандировали звонкие детские голоса.
— Казнить! Проклятого! Троцкиста! — отдельные, несущиеся со всех сторон выкрики неожиданно собрались в цельную и крайне неприятную фразу.
— Смерть врагу народа! — вдруг вытеснил все противный женский визг. — Четвертуем бешеную собаку!
С огромным трудом, буквально разрывая шею, я сумел приподнять голову чуть выше и взглянул вперед. Над беснующейся в ожидании расправы толпой нависала красная, как запекшаяся кровь, зубчатая кирпичная стена. Чуть ближе, в ее тени, торчали полированные грани неуклюжей кубической махины Мавзолея. Длинный ряд ответственных руководителей на трибуне сливался в серую ленту, однако торчащая посередине стойка микрофонов безошибочно выдавала местоположение Хозяина.
— Ну что, товарищи, не пора ли нам казнить изменника социалистической родины? — раскатился по площади громовой вопрос. Характерный акцент не оставлял сомнений:
— Сталин! — просипел я.
— Казнить, казнить, казнить! — эхом откликнулась толпа.
— Наши цели ясны, задачи определены, — легко согласился "вождь всех времен и народов". Картинно заложив руку за обшлаг шинели и чуть нагнувшись вперед, он доверительно добавил: — За работу, товарищи![254]
— Ура! Ура! Ура! — дружно оскалились головы широких народных масс.
Вращение колеса подо мной наконец-то прекратилось, откуда-то сбоку вылез здоровенный детина в нелепом черном колпаке на голове и с огромной ржавой секирой в руках.
— Ну что, сердешный, — пробасил он, — готовься, будет больно.
И тут же, не примериваясь, почти без замаха, рубанул ногу где-то пониже колена. Хрясь! Хлестанул по нервам вал боли, во рту захрустели осколки сломанных о кляп зубов. Хрясь! Соленая кровь залила горло, а потом с криком вылетела алым фонтаном вверх изо рта. Хрясь! Исчезла рука, но грамотно привязанное к колесу тело не смогло извернуться от следующего удара. Хрясь! Сознание наконец-то покатилось в спасительную черноту небытия.
Вдруг прямо перед моими глазами появилось смутно знакомое лицо, круглое, почти лысое и в пенсне.
— Зря ты так, гражданин Коршунов, — голос сочился подозрительным состраданием. — Нет бы свалил за океан воплощать великую американскую мечту, нашел себе крепкозадую девку, да наживал добро в свое удовольствие. Так ведь нет! Решил, что покажешь красивые картинки на куске пластика и тебя враз сделают советником нашего любимого и дорогого вождя? Ха-ха! Так получи же заслуженный приговор, проклятый прогрессор!
Лицо исчезло, но я успел заметить, как тускло блеснула над головой летящая вниз сталь.
Хрясь!
В мои широко распахнутые от ужаса глаза из-за плотно зашторенного окна льется свет тусклого дня. Колеса вагона неторопливо отбивают свое извечное чучу-чу-чух, чучу-чу-чух.
Плечо толкнула чья-то ладонь:
— Просыпайся, уже по Москве едем.
Все еще пытаясь спастись от палача из сна, я резко дернулся в сторону, но только с размаха ударился плечом в обшивку салона. Боль ушиба, уже не фантомная, а самая что ни на есть реальная, живо прогнала остатки сна:
— Яков! Черт, напугал-то как!
— Посмотри лучше, красота-то какая, — мой спутник отдернул вверх край занавески. — Дождь, да еще со снегом!
Не часто можно видеть, как человек, приехавший из лета, радуется стылой слякоти. Ответная гримаса на моем лице могла бы легко напугать детей старшего школьного возраста. Но оптимизма Якову это не убавило, он даже соизволил дать очевидное объяснение:
— Меньше лишних глаз по городу шатается!
— Не поспоришь, — я помедлил, в попытке поймать застрявшую с вечера мысль. — Да, кстати, как же нам тогда быть с Александрой?
— А что с ней не так по-твоему? — недовольно пробурчал Яков.
— Платье…
— Что с того? Бл. ть!
Не думаю, что экс-чекист сильно жалел девушку, скорее, понимал, как вызывающе неуместно будет смотреться ее летний наряд при околонулевой температуре.
— Может быть, в чемодане ее вынесем? — неуклюже пошутил я.
С верхней полки свесилось настороженное лицо Саши.
— Слезай, — поманил ее рукой Яков. — Будем твой гардероб обновлять. — А ты, — он повернулся в мою сторону, — кончай сидеть сиднем, вытаскивай чемодан. Да не свой! В твоих шмотках ее только на поле ставить, ворон отпугивать. Мой открывай, вот не было печали!
И, правда, чего это я? Знаменитый на весь СССР товарищ Блюмкин на полголовы ниже меня и заметно уже в плечах. Не слишком обнадеживающая разница по сравнению с субтильной, больше похожей на подростка девушкой, но хоть полы по дороге волочиться не будут.
Против ожиданий, черное пальто, пошитое партнером из роскошного драпа еще в Палестине специально для Москвы, село на Александру вполне достойно. Подогнули рукава, запахнули потуже, стянули поясом, теперь только шагов с пяти можно разобрать — вещь с чужого плеча. В любом случае, кого эдаким удивишь в стране, где каждый третий носит перешитую солдатскую шинель? Хуже получилось с кепкой, но тут выручил мой шарф, который наша спутница ловко и даже изящно намотала на голову вместо платка.
Управиться до прибытия поезда мы, конечно, не успели. Особенно много времени потребовало стаскивание красивых кожаных шкурок с чемоданов — для превращения последних во вполне обычные по советским меркам конструкции из крытой тканью фибры. Но и другой возни хватило, пока нашли и вытащили необходимое, утрамбовали ненужное, пассажиры успели разбежаться.
Яков не преминул позлорадствовать звукам разгоревшегося под окном скандала:
— Слышь, замешкавшиеся товарищи надрываются? Самые расторопные всех носильщиков захомутать успели, а эти последнего поделить не могут!
— Главное, чтоб денег на такси хватило, — философски заметил я в ответ. И продолжил, но уже про себя: "А в 21-ом веке тут Uber вовсю работает. Прямо из вагона вызвать можно".
— Пусть у гостиничных портье голова болит, — небрежно отмахнулся от проблемы партнер. — Эта братия в любую погоду толкется перед вокзалами, как только голос не срывают со своими "свободные номера, свободные номера".
Вылезли мы под застекленные перекрытия неимоверно огромного, набранного из стальных арок дебаркадера Брянского вокзала[255] только через четверть часа.
