– Довольно ли? – спрашивал каждый сват.
Елочка качала ветвями – не довольно.
– Невеста наша не простая, – приговаривал Мистина, – родом знатна, красотой красна. Еще давайте.
И лишь когда весь пол возле елочки не оказался покрыт дарами, Мистина согласился, что выкуп достаточный, и Эльга махнула платком сестре, чтобы вели невесту.
Вы, подруженьки, вы, голубушки,Схороните меня, девушку:Понаехали губители,Погубить мою головушку,Понарушить красу девичью… —пели боярские дочери, пока Ута и Ростислава под руки вели в гридницу невесту, с головы до ног укрытую белым покрывалом. Только сейчас Эльга вдруг обратила внимание, что Предслава, в которой она так долго видела девочку, уже переросла Уту и почти догнала свою тетку Ростиславу – как и брат ее Олег Предславич, бывшую выше среднего роста. Ей уже четырнадцать, и она совсем взрослая – дочь Олега и Мальфрид, три с половиной года назад покинутая здесь родителями именно ради этого брака. И уже более двух лет как мать ее умерла на чужой стороне, так и не увидев свою дочь невестой, а Олег Предславич, торговые люди рассказывают, уже взял новую знатную жену.
Казалось, лишь на днях двенадцатилетняя Предслава, красная от смущения, принесла княгине свою сорочку и показала кровавое пятно. И вот она покидает дом. Самой Эльге было на год больше, когда она вышла за Ингвара. И ей полагались бы такие же пышные проводы – с набитой гостями избой, с нарядными сватами, с пением подруг, с деревцем-красотой, дарами, угощением… Но этого не было. Ее увел из дома волхв-оборотень, Князь-Медведь, а из колдовской чащи унес на плече Мистина.
Невольно Эльга бросила взгляд на Свенельдича – на его лице уже отражалось утомление от выпитого со сватами хмельного меда, но он дружелюбно улыбался, и улыбка освещала его лицо, делая таким красивым, что у Эльги и сейчас перехватывало дух. За два года шрам на левой скуле побледнел и теперь был бы похож на морщинку возле глаза, если бы не шел им поперек. В синем кафтане с серебряными пуговками до пояса, с отделкой красноватого шелка на груди, с часто нашитыми полосками синей шелковой тесьмы с узорами серебряной нити, с серебряной гривной на шее и витыми золотыми обручьями на запястьях, рослый, источающий победительную уверенность, он был воплощением силы и богатства того русского Киева, с которым древляне ныне заключали родственный союз. Пожалуй, более ярким воплощением, чем мог бы быть сам Ингвар, не без печали признала про себя Эльга.
За эти два года сила и влияние Свенельдича среди руси только увеличились. На время зимних выездов Ингвара ему не оставалось здесь соперников. Он держал в руках все дела – и дружинные, и городские. Даже Эльге всякий день приходилось напоминать себе, что она – княгиня, а Свенельдич – ее воевода. При своей веселой и дружелюбной повадке он каким-то образом подчинял одним своим присутствием. Не подавлял, не наполнял сердце тяжестью, но главенствовал, и самой Эльге было трудно выйти из ощущения его главенства, а своей подчиненности. Мистина был очень умен и по-прежнему считал благо державы важнее своего собственного, и Эльга редко находила повод спорить с его решениями. Но всякий раз заставляла себя обдумывать каждое дело, не соглашаясь с предложениями Мистины только потому, что это предложил он.
«Тебе я не враг», – сказал он ей когда-то, целуя кончики пальцев и прикасаясь к рукояти скрамасакса на поясе. Клятву на оружии он, сын воинского рода, не переступит никогда – в это Эльга твердо верила. И была ему благодарна за тот давний зимний день – уже три года назад, – потому что иначе ей пришлось бы его опасаться. Наверное, лучше всех на свете она знала, какая железная, безжалостная душа скрывается за этими лучезарными улыбками и как мало для Мистины значит человеческая жизнь – если это не жизнь одного из тех очень немногих людей, кем он по-настоящему дорожил.
Тем временем бойкая Житислава, поставив елочку возле невесты, от ее имени прощалась с очагом – самой Предславе сейчас не полагалось подавать голос. Вот Мистина подвел Предславу к скамье и усадил возле Маломира.
Ты – изменная изменщица,Ты – лихая переменщица,Изменила ты роду племени,Отцу с матерью родимыем,Всем подруженькам-голубушкам! —пели дочери Честонега, Себенега, Острогляда.
Эльга видела, как клонится голова невесты под плотным белым шелком и вздрагивают плечи. Плакать Предславе было можно, и плакала она не по обряду. Всякой невесте страшно уходить из своего рода в чужой, и тем более страшно деве русского рода идти во враждебный древлянский. Сколько ни говори о мире и любви над хмельной чарой – никто в Коростене не станет любить ее. От больших бед молодуху защитит Свенельд – но никакой воевода не заслонит ее от ежедневно жалящих стрел нелюбви, от злобы свекрови и прочей жениховой родни. Не сидеть ей больше среди подружек в избе Уты, где все годами делили с ней судьбу. Завтра же увезут девушку в чужие люди, и даже родные мать с отцом не обнимут ее на прощание…
Вдруг что-то будто толкнуло Эльгу: она перевела взгляд с Предславы на Мистину. Слегка переменившись в лице, он смотрел на дверь. Эльга проследила за его взглядом, но не увидела ничего особенного. Там стоял лишь Альв – сотский Мистининой дружины и кормчий его лодьи, знакомый Эльге с того самого дня в лесу, когда погиб Князь-Медведь. Вид у Альва был такой, будто он только что с дороги. Очень может быть, что Мистина посылал его с оружниками за каким-то делом – не только же проводы Предславы к жениху его заботили. Однако не случилось ли чего – если Альв заявился на провожание невесты, зная, что прямо сейчас воеводе не до него.
Но тут Мистина отвернулся и вновь поглядел на Маломира. С самым важным видом тот встал, выпрямился и расправил плечи. Взял Предславу за руку сквозь покрывало – вести за стол. Для Олеговой дочери пришла пора последнего пира в Киеве – теперь она принадлежит древлянскому роду и завтра на заре уедет отсюда.
* * *Только уже в темноте, когда чинный обряд перешел в гулянку и иные гости храпели под столом, залитым липкими лужами меда и пива, Мистина вышел во двор. Даже кожух не набросил на кафтан – ему было жарко и хотелось окунуть голову в снег. Альв, просидевший это время среди старших оружников и гридей княгини, последовал за ним, хотя Мистина на него и не
