Но и Эльге судьба не поднесла радости задаром. Вместе с Хельги ушел на Гурганское море и ее родной брат Олейв. Ингвар и Мистина клялись, что всеми силами пытались отговорить парня, но он был предан старшему брату всей душой и собирался разделить его судьбу и славу. Не силой же им было удерживать отрока семнадцати лет!
Им-то, зятьям юного Олегова братанича, его уход принес скорее облегчение, чем огорчение. Младший сын Вальгарда вырос слишком бойким: Мистина предсказывал, что через несколько лет он наделает им хлопот не меньше, чем Хельги Красный. Пусть братья ищут себе счастья за морями. А если они сумеют закрепиться хоть где-то на берегах Гурганского моря, это откроет такие просторы для обмена славянских куниц на сарацинские шелка, что голова закружится.
С причалов прискакал отрок: прибыли! Высадились! Едут с воеводой на Олегов двор!
Эльга прошла в гридницу. Здесь уже все было готово: длинные столы накрыты, доставлены бочки пива и меда, на поварне котлы с похлебками сняли с огня, мясо дожаривалось на решетках и вертелах. Свежие хлебы в больших корзинах ждали, когда князь будет благословлять их и рассылать гостям. Вкусные запахи так густо полнили воздух на дворе, что отроки в шутку пытались поймать их зубами. Весь двор и дружину охватило лихорадочное веселье. Все эти люди, от князя до последнего паробка, несколько лет отдавали все силы, кровь и жизнь за то, чтобы этот день наконец наступил.
Стоя перед очагом, Эльга беспокойно оправляла рукава своего нового платья – его она надела сегодня в первый раз, а сшили его по греческому образцу из привезенных Ингваром паволок. Тот день она запомнит до конца жизни. С причала Ингвар прошел в ее избу, куда ему в последние два года ходу не было, а за ним несли большие, обитые медью лари. Гриди отпирали их, а Ингвар вынимал паволоки и коприны одну за другой, разворачивал и раскладывал по всей избе. На лавках, на ларях, на столе, на лежанке… И вот уже изба преобразилась – вся засияла яркими цветами, красным, желтым, лиловым, синим, голубым, зеленым, рудо-желтым… На всех поверхностях топорщили крылья невиданные птицы, вздымали рога олени, скакали всадники, тянули шеи лошадки, расправляли лепестки дивные цветы… Эльга смотрела, силясь не разинуть рот, и думала: вот так выглядят хоромы греческой царицы… нет, небесные Перуновы палаты…
– Ну, как тебе? – Когда уже ни платочка негде было разместить, Ингвар обернулся к ней: – Хороша ли моя добыча?
Вид у него был сдержанный, почти замкнутый. Эльга втянула воздух, не зная, что ответить. Обычные слова для этого зрелища не подходили.
Он принес ей не добычу. И даже не будущий договор. А выкуп за то, что она претерпела ради этого солнечного дня. Новые свадебные дары.
Эльга начала хохотать. Неудержимый смех рвался из груди, и в нем было все: ее долгое ожидание, тревоги, мольбы, смертный ужас, усилия, надежды… торжество и сладость сбывшихся надежд. Не так важны были паволоки, сколько то, что они знаменовали. Русь одолела-таки греков. Вынудила их поступить по-нашему.
И она, княгиня киевская, одолела свою судьбу. Прошла по жердочке над Огненной рекой, и вот он – зеленый берег новой жизни.
Мистина тоже преподнес ей дары из своей доли – как и любой из ходивших к Дунаю бояр. Теперь ее жилище сияло, как небесный чертог Солнцевой Девы. И все же Эльга с трудом заставляла себя улыбаться, когда к ней вновь приходили гости.
Для ее державы наступали дни благоденствия. И очень мало кто знал, что она, княгиня, за это примирение платит весьма недешево.
Она одна, кроме Мистины и нескольких его оружников, до конца знала повесть о похищении Огняны-Марии. Об уговоре, который Мистина заключил с Едигаром еще в Киеве, о предупреждении, какое послал Ильбуге, когда болгарыня отправилась в Ликостому. Слушая его, Эльга невольно ломала пальцы, украшенные новыми роскошными перстнями. На сердце у нее бушевала буря, причинявшая и радость, и боль.
Мистина избавил ее от соперницы, грозившей развалить всю державу, наследие Святослава. Но тем самым он ограбил и себя, чего не мог не понимать.
– Ты же не думаешь… что у меня может быть два мужа разом? – шепнула она, не в силах смотреть ему в лицо. – Теперь, когда ее нет… я снова стану женой Ингвару.
– Так и должно быть, – проговорил он в ответ, сцепив руки меж колен и глядя в пол между ними. – То, как было… это не могло продолжаться. Я знал: еще немного такой жизни – и я привыкну, что это моя женщина, мой город… моя Русь. И сочту себя в силах одолеть Ингвара. Я ведь и правда удачливее него. Но… – Мистина расцепил руки и посмотрел на старый шрам на запястье, – боги не прощают нарушения клятвы на крови. Я погублю и себя, и тебя.
– И тебе не жаль…
– Мне жаль. – Мистина взглянул на нее и накрыл ладонью ее руку. Взгляд его казался слегка растерянным, и Эльга знала: ему и правда больно терять ее. – Но я же знаю: будь твоя воля, ты бы выбрала в мужья меня. Если бы ты не была княгиней. Но раз уж ты приняла на себя наследие Олегова рода… пути назад нет.
– Я не выбирала! – в бесполезном отчаянии воскликнула Эльга. – Мне было семь лет, я еще поневу не надела. Это наследие возложили на меня, пока я ткала пояски и лелешек наряжала!
Мистина лишь слегка развел руками. Как ни силен человек в борьбе с судьбой – он все же сражается лишь в том кругу, какой норны ему оградили.
– Но кое-что не изменится, – добавил он и коснулся белой рукояти своего скрамасакса, выразительно глядя на нее. – Ты – мой конунг, и это навсегда.
Но сегодня, когда киевский воевода вступил в Олегову гридницу, ведя за собой греков, никто не подумал бы, что ради нынешнего торжества и он принес свои жертвы. Забылись сомнения, труд принятия решений, боль ран и скорбь потерь. В роскошном греческом кавадии, с золотой воеводской гривной на груди, рослый, красивый, он был живым воплощением дружинной доблести Руси – той самой, на поклон к которой в этот день ранней осени явились греки.
– Целы и здоровы будьте, князь с княгиней и с сыном вашим! – подойдя к возвышению, где правящая чета сидела на престолах и шестилетний Святослав на маленьком стульчике возле матери, Мистина торжественно поклонился. – Привел я к вам гостей заморских –
