С этими словами Хельги отошел к ждавшему его Перезвану.
– Где вы этих двоих взяли? – Он окинул взглядом двоих парней, со связанными руками сидевших под оливой.
Вид у одного был решительный и сердитый, а у другого – испуганный и растерянный. У сердитого на скуле краснел свежий кровоподтек.
– Сами нам в руки попали, – усмехнулся Перезван – молодой, лет двадцати, боярский сын, младший у отца, отосланный в поход, поскольку дома с ним не было сладу. – К стану овечьей тропкой пробирались.
– Разведчики?
– Похоже на то. Я на месте задал пару вопросов – молчат. Гудмар подойдет – у него заговорят. Я за ним послал.
– Да ладно! – Хельги махнул рукой. – Что они скажут? Я уже ничего не хочу знать о греках, – усмехнулся он, – а хочу лишь, чтобы они ничего не узнали обо мне.
Сохраняя уверенно-небрежный вид, на самом деле Хельги беспокоился с каждым днем все сильнее. Его дозоры окружали приморскую долину, где стояли русы, на случай подхода патрикия Иоанна и его сорокатысячного войска, обещанного Ермием. Но дожидаться его Хельги не собирался. Принимать бой в таких условиях – при такой разнице в численности, не имея даже городских стен для защиты, – было бы безумием. И кто знает, где сейчас этот йотунов Иоанн?
На третий день Хельги счел, что подношений для морского царя набралось достаточно.
– Ты и меня бы отдал, да, если бы морской бес захотел? – кричала ему сегодня утром Акилина, убедившись, что отговорить его от задуманного не выходит.
Он промолчал. Да, отдал бы, если бы какой-то знак на нее указал. И ее, самую лучшую часть своей греческой добычи.
Потому что в походе нет ничего важнее и дороже дружины. Ради всех этих людей – шведского наемника Стейнтора, ильменского боярина Селимира, отроков Ночки и Кочки – Хельги отдал бы и синие греческие чулки с узором из цветочков и крестиков, и свой новый шлем. Причем без малейшего сожаления. Чтобы сохранить дружину, можно отдать золото, шелка и пленниц, потому что дружина добудет все это вновь, а без дружины вождь не сохранит ни собственную жизнь, ни свободу.
Но, кроме жизни, нужно сохранить честь. Без чести дружине не будет удачи, а тогда она – ничто. Русы в Никомедии выбрали честь, и теперь он любой ценой должен был выкупить их жизнь.
– Я уйду от тебя! – кричала Акилина в ответ на молчание Хельги. – Это уже превыше всякого терпения! Я не могу в этом участвовать! Пусть меня опять схватят и засунут в монастырь… Нет, на этот раз меня просто удавят! Но Господь помилует меня, Он увидит, я все же не такая дурная женщина, чтобы жить с человеком, приносящим жертвы бесам!
Хельги велел позвать Раннульва и выдать Акилине две сотни номисм из Стахиевой казны. Больше ей было бы трудно носить скрытно – да и страшно расхаживать молодой женщине, имея при себе сокровище, на которое можно скромно прожить лет сорок или обзавестись своим хозяйством.
– Будь счастлива! – пожелал Хельги на прощание, подойдя к ней, стоявшей среди груды разноцветного платья. Акилина бешено и бесцельно рылась в нем, осознав, что унести сможет только то, что на ней надето, но надевать самое дорогое будет смертельно опасной глупостью. – Желаю тебе найти хорошего мужа и жить так, чтобы и василевс, и бог не держали на тебя зла.
– Ненавижу тебя! – Со злыми слезами на глазах Акилина оттолкнула его руки от себя. – Лучше бы я осталась у Марии Магдалины!
– Знаешь, я бы на твоем месте пока зарыл это золото в роще, – посоветовал Хельги. – Иначе его могут при тебе найти, когда мы уйдем и сюда вернутся греки. Прикинешься пленницей, про которую мы забыли. С пустыми руками тебе легче будет уйти, а за деньгами вернешься позже, когда все поуспокоится. Дать тебе отрока с лопатой?
Велев Тови помочь ей, если она надумает, Хельги ушел к причалам. Там уже ждала лодья с хирдманами и девушками.
Девять греческих пленниц усадили в лодью и вывезли на середину бухты. Лодья отходила под стон и непрерывный плач: не понимая языка славян и русов, гречанки догадывались, что их увозят не в плен, что вместе с берегом от них с каждым гребком весел удаляется сама жизнь. Хельги стоял на корме, глядя на эти головы – темноволосые, рыжевато-золотистые, – скученные над скамьями, где девушек усадили в тесноте, связанных по рукам и ногам. На каждой было цветное шелковое платье, ожерелья из самоцветных камней, серебряные и даже золотые браслеты и серьги. Каждую пастушку нарядили из добычи, будто какую-нибудь протоспафариссу свиты самой царицы Елены. Эта роскошь совсем не вязалась с испуганными, заплаканными лицами, с растрепанными головами. Но морской царь увидит: Хельги не пожалел для него самого лучшего. Никто из дружины к этим девам даже не притронулся.
Придерживаясь за штевень, Хельги обернулся лицом к морю.
– Царь морской, повелитель этих вод! – позвал он на родном языке, не сомневаясь, что божество поймет его без толмача. – Мы, славяне, даны и русы, пришли сюда издалека. Наши боги послали нам удачи, но теперь от тебя одного зависит, чтобы мы могли сохранить добычу, честь и жизнь. Я отдаю тебе твою долю добычи – возьми и пошли нам удачи в проливе. Добравшись благополучно до Греческого моря, я дам тебе еще столько же даров.
Он сделал знак хирдманам. Двое отроков взяли под руки ближайшую девушку с крайней скамьи, подняли на борт и сбросили в воду. Спиной к воде она полетела в волны; шум ветра поглотил последний хриплый крик; вздыбившиеся рыжевато-золотистые волосы на миг придали ей сходство с факелом, чье пламя треплет ветер. Связанная, она ушла под воду мгновенно; мелькнуло под бирюзовой волной красное платье, будто огромный самоцвет, и кануло в глубину.
А лодья быстро шла, и вот уже место падения улетело назад – даже не понять, где это было. Остальные девушки, видя, что их худшие ожидания сбываются, разом зашевелились; теснясь на скамьях, пытались отползти от хирдманов подальше, чтобы выиграть еще пару вздохов. Поднялся крик; лишь две-три продолжали сидеть неподвижно, опустив голову, зажмурив глаза и твердя молитву. Так, с молитвой на устах, они летели в воду; возможно, в награду за стойкость ангелы подхватывали их души на лету и возносили ввысь, прочь от волн. Как цветы, девы в красных, желтых, зеленых платьях падали с борта одна за другой, пока в лодье не остались только мужчины.
Иные смотрели в волны с сожалением. Но у большинства была на лицах такая же решимость, как у самого Хельги. Что им эти греческие девушки – выбравшись за пролив благополучно, они за спасенную добычу купят себе по три
