Феофан почтительно поклонился под еле слышный гул собравшихся – уважительный и завистливый. Должность паракимомена – старшего спальника – была пределом мечтаний всякого придворного честолюбца. Если, конечно, Господь судил ему примкнуть к числу «ангелов»-евнухов.
– И в придачу, – улыбнулся Роман, – оставь себе доспехи, в которых ты так хорошо смотрелся на палубе своей хеландии. Едва ли при нашей жизни они дождутся другого столь же выдающегося полководца, дабы облечь его рамена.
Феофан поклонился снова. Золоченый клибанион василевса Льва Пятого, который он взял из царской сокровищницы для этой войны, был весьма щедрым и почетным даром. По нынешней должности будучи протовестиарием, то есть хранителем царской сокровищницы, Феофан хорошо знал, как редко частным лицам преподносятся подобные вещи не на один раз, а насовсем.
«Дай Бог, чтобы мне при моей жизни больше ни разу не привелось его надеть», – подумал он, а вслух сказал:
– Твой дар, василевс, я буду хранить на самом почетном месте в моем доме, сколько бы сроку жизни ни отпустил мне Господь.
– Повезло толстяку, – вполголоса заметил молодой василевс Стефан, наклонившись к брату, Константину.
– Да и ладно, – ответил тот. – У толстяка детей не будет – после его смерти все вернется в казну.
Братья невольно взглянули на отца, потом переглянулись и сжали губы, подавляя многозначительные ухмылки.
Часть вторая
В ту последнюю ночь близ устья Боспора Фракийского и Феофан, патрикий и отныне паракимомен, и Мистина, воевода, при всем несходстве меж собой хотели одного и того же: разойтись, не встретившись. И боги обоих откликнулись на тайные мольбы. Однако если Феофана ожидали впереди лишь торжество и награды, то чересчур удачливым русам боги решили напоследок послать еще одно испытание.
В то туманное утро, еще до рассвета, полтысячи русских судов отошли от вифинского берега близ устья реки Ребы, надеясь морем обойти огненосные хеландии перед устьем Боспора Фракийского, выгрести к Килии и продолжать путь на север вдоль западного берега Греческого моря. Но ветер крепчал на глазах, и лодьи потянуло на северо-восток. Войско избежало встречи с хеландиями, но оказалось унесено в открытое море. Почти двое суток мутные серые волны перебрасывали лодьи с языка на язык. А потом впереди показался довольно низкий берег – красные глинистые обрывы над пестрыми галечными отмелями Юго-Западной Таврии.
Здесь удалось найти бухту, высадиться и дать отдых людям, не смыкавшим глаз почти двое суток. Выбравшись наконец на твердую землю, Мистина так же рухнул на сухую жесткую траву, как сотни отроков вокруг него, и мысленно – вслух не было сил – поблагодарил богов за доброту. Он знал, что за время похода по Греческому царству исчерпал запас своей удачи, и не удивился, что так не повезло с ветром. Зато теперь сердце полнилось горячей благодарностью судьбе, что морские боги не перетопили все четыре с чем-то сотни скутаров, низко сидящих и неповоротливых из-за тяжелого груза и нехватки гребцов. На глазах у соратников за эти двое суток никто не погиб, хотя войско порядочно разметало, и сейчас Мистина из четырех сотен лодий видел меньше половины.
Дней десять оставались на месте, собирая своих. В конце концов недосчитались всего шести скутаров, и бояре решили больше не ждать. Время поджимало: давно миновало время жатвы, а предстоял еще немалый путь – до устья Днепра, а потом вверх по течению с три десятка дневных переходов до Киева. Иные даже предлагали остаться на зиму в Корсуньской стране, обложить данью местных греков и тем питаться. Замысел был недурен: у корсуньского стратига не хватило бы сил отбиться от десяти тысяч русов, и из Царьграда ему до весны никакой помощи не подали бы, даже пожелай того Роман. В другой раз Мистина именно так и поступил бы. Но не в этот. Ни буря, ни близость холодов не могли притушить его радости от того, что он живой и способен продолжать путь.
– Наши родичи ничего о нас не знают, – напомнил он, сидя на выступе скалы, собравшимся чуть ниже боярам и старшим оружникам. Он был без сорочки, и на золотистой, загоревшей за это долгое лето коже гладкой груди красной чертой выделялся неглубокий, но длинный шрам от пики катафракта. На левом плече виднелась повязка поверх более тяжелой раны, и воевода еще неловко двигал левой рукой. – И князь ничего о нас не знает уже четыре месяца. Русь не ведает, сколько нас уцелело, не побил ли нас Роман всех до единого. Если до зимы не вернемся, сочтут, будто нас в живых уж нет.
– Так давай гонцов пошлем с вестью, что живы, а войско на зиму здесь оставим, – предложил ловацкий князь Зорян. За лето он возмужал, исхудал и теперь со своими острыми чертами лица напоминал голодную хищную птицу. – Тут тепло, а брашна у греков наберем. Одного овоща сколько, и жита, и скота, да и рыбу ловить можно.
– Все-то ты о себе, отроче, – ласково ответил Мистина девятнадцатилетнему князю, одолевая негромкий одобрительный гул. – Мы-то здесь перезимуем, а об Ингваре, о землях русских и славянских ты подумал? Если за зиму древляне или иной какой ворог на Киев пойдет, как Ингвар землю Русскую оборонять станет – без нас?
– Опять древляне виноваты… – проворчал Величко.
– Всех нас поименно гонец не запомнит, – вздохнул Родослав. – Вы подумайте: дойдет до ваших баб, чад, родителей старых весть, что пол-войска сгинуло, пол-войска живо. Они и будут всю зиму маяться, не зная, в той ты половине или в другой…
– А в полюдье и по дань кто пойдет? – напомнил Тормар. – К ледоставу мы должны в Киеве быть – хоть пешком, хоть ползком.
– Отдохнуть бы не худо, – с насмешливой важностью дополнил Ивор. – Пораньше надо домой, до снегу бы. Хоть вспомнить, какова твоя баба собою…
– Мы будем в Киеве до снега, – уверенно кивнул Мистина, как будто мог доставить туда войско одной силой своей воли. – Но насчет пощипать греков – это вы хорошо сказали. Пока своих ждем, по селам пройдемся.
Однако здесь русов ждало разочарование. Их вынесло на берег севернее Херсонеса, на самый край греческих владений, где начинались таврийские степи. Население подвластной Роману фемы Херсонес хорошо помнило Хельги Красного: не прошло и пяти месяцев, как тот со своей шестисотенной дружиной покинул эти края. И совсем недавно ушел его союзник, хазарский булшицы Песах, с
