Мистина обнял ее и крепко прижал к себе. Он понял ее даже лучше, чем она сама поняла, что сделала. Все концы сошлись и поразили его так, что перехватило дыхание. Тот весенний поцелуй спас ему жизнь. В нем он отдал ей некую часть своей души и благодаря этому выжил там, где выжить был не должен. И он прижимал к себе Эльгу с чувством, что она – драгоценный сосуд, хранилище его самого главного, невидимого сокровища.
Но теперь пришла пора забрать его назад.
– Возьми. – Эльга высвободилась из его объятий, вынула костяного ящера из-под платья, сняла с шеи ремешок и передала ему.
Мистина сжал ее руку с ящером в своей, поцеловал ее пальцы, глядя на нее с горячей благодарностью. Она сохранила не только ящера, но именно то, что он отдал ей на сохранение. И в эти мгновения он ощутил такую яростную готовность сделать ради нее все – чего она только ни попросит, – что сам содрогнулся.
– Я привез тебе за него выкуп. – Он надел ремешок к себе на шею и стал расстегивать кафтан.
Эльга не могла отвести глаз от его руки – будто ей указывали путь к той двери, какую она искала на ощупь. Дойдя до пояса, он взял ее ладонь и просунул к себе под кафтан. Ее пальцы коснулись шелка, под которым ощущалось что-то твердое, узорное, но Эльга едва отметила это краем сознания – куда больше ее взволновало прикосновение его руки, тепло его тела.
Тем не менее она вытащила это что-то – маленький шелковый мешочек. Мистина молча ждал, и она развязала витой шнурок. Сам этот мешочек, плотный гладкий красный шелк, изящно свитый шнурок из более темного, брусничного цвета шелковой нити – все дышало роскошью невиданного царства. Держа его в руках, Эльга будто видела далекую землю, где все устройство жизни – иное, причем так давно, что невозможно и вообразить. Разность эта сказывалась в каждой шелковинке.
Развязав шнурок, она вытряхнула на ладонь содержимое мешочка. И невольно ахнула. Подвески… или серьги – вроде бы гречанки такое носят в ушах. Золотые полумесяцы, внутри – узор из красной, синей и зеленой эмали, снаружи – треугольные лучи из крошечных золотых шариков, крупные жемчужины на золотых тычинках… От восхищения перехватило дух. Она не могла и представить, что в мире существуют такие красивые вещи.
– Самое лучшее, что я нашел в Греческом царстве…
– Где же ты такое взял? – Она подняла на него изумленные глаза.
Подобная роскошь могла принадлежать только царице, а в Царьграде ведь войско не бывало!
– В монастыре. Куда Уннар залез по скале, помнишь, Ивор рассказывал?
– Кто же там такое носил?
– Это кто-то поднес в дар их богу.
– Царица?
– Может, и царица. И когда я это увидел, то нагло, против правил, у всех на глазах присвоил, – Мистина улыбнулся. – Сказал, что это пойдет в долю княгини. Никто не возражал.
Глядя ему в глаза, Эльга чувствовала, что не может сосредоточиться на подарке – лицо Мистины притягивало ее взгляд сильнее. Чем больше она смотрела на него, тем сильнее понимала: он изменился не только внешне. Он был тот самый и притом какой-то непривычный и почти чужой, но за новым налетом чуждости она видела все то, что было ей так дорого, и всем существом рвалась поскорее преодолеть эту стену.
Осторожно Эльга убрала серьги назад в мешочек и положила на стол.
– Я завтра посмотрю… когда рассветет…
Она хотела добавить «Ты не обидишься?» – но увидела по его глазам, что он вовсе не думает о своем подарке. А ведь эта вещь из тех, ради каких властители древности затевали войны и о чем потом слагали саги.
– В долю княгини… Ты думал обо мне?
– Я старался поменьше думать о тебе. Чтобы это не мешало мне думать о деле. Зато когда мы дошли до Протолчи… с тех пор я не могу думать ни о чем другом.
Он осторожно взял ее лицо в ладони и приподнял. Она чувствовала, что у него слегка дрожат руки, так же как дрожала она сама.
И так же точно ей стало ясно: то, что прежде казалось немыслимо, теперь стало неизбежно. Течение судьбы принесло их друг к другу, и теперь пытаться свернуть в сторону будет так же нелепо и неправильно, как попытаться из месяца листопада переехать не в грудень, а куда-нибудь в березень.
– Я больше не могу… – шепнул он, словно просил прощения, наклоняясь к самому ее лицу.
А потом его губы прильнули к ее губам – сразу так властно и настойчиво, словно он имел на это несомненное право. Сразу давая понять: это лишь начало того, что он сегодня намерен довести до конца. Недоступный для смерти, он слишком устал быть не совсем живым. Слишком замерз под ледяным дыханием Марены, которая в эти месяцы позволяла ему явно больше, чем обычно может совершить смертный. Получить свою жизнь назад он мог лишь тем же путем, каким ее передал. И теперь припал к ней, как к чаше, которая одна только могла утолить его жажду.
«Это обещание?» – спросил он весной, полгода назад, когда отдал ей своего костяного ящера. «Я этого не говорила», – сказала она, но оба они знали: да, это обещание. Они тогда не могли представить, при каких обстоятельствах встретятся вновь, а эти полгода все так изменили, что теперь Эльга и сама не менее Мистины хотела исполнить это не данное обещание. Она еще не знала, как будет жить дальше. Но чтобы хоть как-то жить, она должна была найти свою жизнь. И хорошо знала, где та скрывается. Глубоко дыша, Эльга охотно впитывала его тепло и ощущала все возрастающую легкость. Дрожь волнения сменилась блаженством единения, ее руки будто сами собой перетекли с его груди на плечи и обвились вокруг шеи. Почти безотчетно она ласкала его шею под волосами, сама содрогаясь от наслаждения каждого касания.
Солнечный шар разросся внутри и заполнил грудь, согретая кровь стучала в жилах, гоня теплые волны между ног. Полная былым желанием слиться с ним воедино, Эльга ответила на его поцелуй и свободно выдохнула это внутреннее солнце, возвращая то, что было взято.
Когда наконец он ее выпустил, Эльга попыталась его оттолкнуть.
– Кафтан… – шепнула она. – Покажи мне…
Он понял, о чем она, и стал расстегивать пояс. Под старым синим кафтаном оказалась новая греческая сорочка малинового шелка, с застежкой на левом плече. Дележ добычи был отложен до возвращения, но еще на месте каждый мог взять из одежды то,
