– Не в обычаях кангаров торговаться за что бы то ни было, – кивнул Ильбуга. – Наше достоинство нам дороже, чем серебро и шкурки. Но раз уж вы оба, – он посмотрел на Бояна и на Ингвара, – отняли у нашего рода деву, прекрасную, как луна, и знатную родом, может, вы сумеете предложить нам взамен другую?
Русы переглянулись. Потом Мистина усмехнулся:
– Из нас четверых только у меня имеются в доме незамужние женщины, но одной из них сейчас четыре года от роду, другой два. Ни тебя, ни твоего брата мы не можем обречь на десятилетнее ожидание.
– У меня есть сыновья! – оживился Ильбуга. – Младшим из них, помнится, пять, три, два года! Семь лет старшему сыну, кого родила мне дорогая моя госпожа Тансылу. Любой из них как раз возмужает к тому времени, как твои дочери войдут в брачный возраст.
«Ну ты попал!» – мысленно ухмыльнулся Ингвар и покосился на побратима, желая понять, как тот станет выкручиваться.
– Маленькие дети, как ты знаешь, часто умирают. Не станем испытывать судьбу и обождем с обручением хотя бы еще пару лет, пока у старших наших детей минует самый опасный возраст, – улыбнулся Мистина. – И тогда я за честь почту породниться с таким блестящим родом, как праправнуки Аяз-бая!
У Ингвара дернулась рука – схватиться за лоб. Ута, в эти мгновения где-то кормившая кашей свою старшую дочь, нареченную в честь последней моравской княгини Святожизны, и не ведала, что той здесь готовят участь владычицы степных веж…
– Для дружбы сердце мое открыто! – Ильбуга протянул руку. – Значит, отныне ваша радость – радость и моя, а моя радость – радость и для вас! А теперь прошу вас, мои будущие родичи, на пир ко мне в шатер, и да пребудем мы в радости и удовольствиях, и да будет скатерть наша длиной в целый перестрел!
* * *Паракимомен патрикий Феофан, ныне первое лицо в державе ромеев после василевсов, очень ценил красоту. Роман август пожаловал ему дворец своего зятя и тезки, Романа из рода Саронитов, умершего под следствием о намерении захватить высшую власть. «Уж от тебя-то я такой подлости ожидать не могу, правда ведь?» – посмеивался тогда автократор. Скопец, как любой калека, не может взойти на Соломонов трон, поэтому Роман не тревожился, что, поселившись в доме изменника, патрикий Феофан проникнется изменническим духом.
К прежним богатствам Саронита Феофан за минувшие годы немало добавил сам. А он многое мог себе позволить: довольно долго он занимал должность протовестиария, то есть хранителя царской сокровищницы, а два года назад, после победы возглавляемой им меры над скифами, получил высшую должность в государстве – паракимомена, хранителя царской спальни и начальника телохранителей. К тому же он славился ловкостью в делах общения с варварами и не раз был щедро награжден Романом за удачно выполненные поручения.
Триклиний, где Феофан принимал гостя, был так великолепно отделан, что Боян едва держал нить беседы – отвлекали блеск мрамора, позолоченная резьба и роспись потолка. По стенам чередовались доски цветного камня – зеленоватого и серо-белого, в обрамлении розового с золоченой резьбой. На серо-белых узор шел косыми полосами, и они были положены тоже через одну – полосы то сходились, то расходились. Казалось, все это выписано искусной кистью и красками, а не вытесано из твердого камня. Прохладные цвета отделки, казалось, сами собой охлаждали воздух в триклинии, когда снаружи веяло летним зноем.
На окнах висели узорные шелковые занавеси, преграждая путь жгучим солнечным лучам. Поглядывая на них, Боян думал: всякая боярыня, а то и боярин отдали бы пару зубов за эту занавесь, чтобы сшить платье! А немало русских боярынь с прошлой зимы уже обзавелись такими: Мистина Свенельдич год назад прошелся по усадьбам всей Северной Вифинии, после чего там из украшений остались только каменные колонны…
На дальнем окне занавесь была отдернута, и солнце падало на мозаичный пол: по белому фону был кусочками стекла всех цветов выложен огромный венок из всевозможных цветов, овощей и плодов. Очень многие из них Бояну были вовсе неизвестны.
Как и те, что лежали перед ним на столе. Паракимомен патрикий Феофан принял болгарского царевича весьма любезно: в ответ на просьбу повидаться пригласил к себе в дом и даже сошел на нижнюю ступеньку крыльца, чтобы самолично его приветствовать. И Боян оценил это как знак расположения – может, помогли три сорочка куниц, посланных вместе с просьбой о встрече. Род Бояна шел от самого Авитохола[33] и включал множество ханов, князей и даже царей – он принадлежал ко второму поколению своей семьи, носящему царский титул, то есть на словах равный титулу ромейских василевсов. Но на деле болгарские цари были равны ромейским, как свеча равна солнцу. Болгары, чьи правители уже третье поколение носили крест, в глазах ромеев все еще оставались варварами, непримиримыми врагами, захватчиками старинных греческих владений до самого Дуная, с коими лишь последние лет пятнадцать удалось прожить мирно.
В первую очередь за это следовало благодарить, разумеется, Бога. А во вторую – вот этого рослого, грузного, с величественной осанкой и улыбчивым безбородым лицом человека. Крупный нос с горбинкой и высокий лоб – неложное свидетельство ума – придавали чертам Феофана величественность. Подвижный рот меж пухлых, немного отвислых щек, стоило его углам опуститься, мог выразить столько презрения, что его не вместили бы все подземные цистерны Великого Города, даже те, по каким плавают на лодке. Но сейчас он улыбался, как умел улыбаться варварам, будто восхищаясь всеми теми их качествами, за какие ромеи на самом деле их презирали. На нем был кавадий из очень пестрого самита: в крупных медальонах был выткан и всадник с луком в руке, и псы, бегущие за его конем, и дичь, которую он преследовал, и дерево, простершее над ними свои ветви. Всего в узоре сочетались пять разных цветов, и взгляд Бояна то и дело в нем застревал, будто в настоящем лесу. По сравнению с этим его белый льняной кафтан, отделанный зелено-золотым шелком, смотрелся если не бедно, то скромно. Перехваченный поясом из золотых пластин с эмалевым узором, кавадий придавал грузной фигуре патрикия почти молодцеватый вид, словно перенося на нее удаль охотника.
– Да, это те самые доспехи! – Посмеиваясь, Феофан указал на распорку в углу: там сиял начищенный клибанион из золоченых чешуек, снабженный шлемом, наручами и поножами, тоже позолоченными. – Разве мог я еще в детстве, когда наставник мне рассказывал о полководцах и битвах прошлого: о Константине Пятом и его войнах с сарацинами и… э-э-э… Феофиле… о кесаре Варде и его войне с павликианами,
