Денис Воеводин все понимал и ребятам не мешал.
– Пущай его покемарят, – приговаривал командир отряда. – Шутка ли, от самого Оккервиля – и аж до Мужества дошли. И это без опыта-то…
Соня проснулась в пять часов вечера. Она вяло потянулась, зевнула, спустила ноги с кровати. Первым делом навестила туалетное ведро в углу. Девушка очень стеснялась, но, к счастью, Денис и Эд куда-то вышли, и в схроне в это время находился только Царь. Федор возился с оружием: проверял, чистил, смазывал, светя себе фонариком. Других источников света в помещении не было.
Почувствовав себя лучше, Соня сделала быструю зарядку, чтобы размять мышцы. Лишь тогда мозг ее окончательно освободился от цепких объятий Морфея.
– А теперь, может, все же расскажешь, как ты сюда попал? – обратилась девушка к Федору Романову.
– Пришел. Ногами, – отшутился сталкер.
Такой ответ Соню не удовлетворил. Она подошла ближе и встала рядом, скрестив руки на груди. Взгляд ее, устремленный сверху вниз на товарища, был суровым и хмурым. Радость от встречи с человеком, которого девушка уже заочно похоронила, омрачалась досадой. В который раз вокруг Сони творилась чертовщина. Кто-то играл в темные игры, оставляя девушке почетную роль статиста.
– Не, реально. Откуда ты тут взялся? – она присела рядом на корточки, чтобы заглянуть в глаза Федору. – Что это за развлекуха у вас: пропадать и появляться?
– А я че? Я ниче… – Царь отвел взгляд, потупился. – Это Дэн все, его приколы. Точнее, полковника. Они че-то там намудрили. А я че?..
– Другие вон че, и ниче. А я как че, так сразу вон че! – передразнила девушка Федора.
Сталкер в ответ несколько раз удивленно моргнул. Одну из любимых шуток Сони он, по всей видимости, раньше не слышал.
– Ты взрослый мужик, Федя, вот че. Не фиг все на Дэна и полковника валить, – добавила девушка уже без тени веселости. – Сам должен за свои поступки отвечать.
– Да отвяжись ты от меня! – взревел Царь. – Мы – люди подневольные. Мне сказали – я пошел! Все! А че я могу?! Приказ, блин, есть приказ!
Соня оставила сталкера в покое. Села обратно на кровать. Рядом с Димой ей казалось безопаснее. Девушка нашла недоеденную тушенку и принялась выковыривать из банки кусочки мяса.
Больше всего на свете Бойцовой не нравилось исполнять роль пешки в чужой игре. Пешки, чьи интересы никто не учитывал. Пешки, которую никто даже не ставил в известность относительно планов на шахматную партию.
К Денису Воеводину накопилось много, очень много вопросов. Неприятных вопросов.
И когда командир, наконец, появился в подвале, Соня не обрадовалась ему. На приветствие не отреагировала, смотрела строго, недобро.
– Пришло время объясниться, Дэн, – обратилась она к Воеводину.
Глава четырнадцатая
ДВА КАЗАКА
Ночь 4 ноября – утро 5 ноября,
станция Площадь Мужества
Псарев спал плохо. Не помогали все известные способы, включая попытки считать воображаемых овец. Организм его, конечно, был сильно измотан марш-броском по рыхлому снегу. Но, видимо, не до такой степени, чтобы просто лечь и отключиться.
– Если не спится – считайте до трех. Максимум до полчетвертого, – ворчал Игнат, ворочаясь на жесткой койке. Но и юмор не спасал от мрачных предчувствий и опасений.
Тяжко, муторно было на душе.
Тревожные мысли роились в голове.
«Как там Димка с Соней? Ведь пропадут же ребята… Совсем еще зеленые. Одни, в пустом городе… Данила еще этот. Хрен его знает, правду говорит про Тертого или гонит. Может, веганский ублюдок. Может, нет…»
Псарев мало что знал о северной общине вообще и о Феликсе Ратникове в частности. Ходили слухи, что лидер северян работал до войны в органах правопорядка, и что на своих четырех станциях он установил почти диктаторский режим, прячась за спиной подставной фигуры – Председателя. Еще утверждали, что у Ратникова налажены связи с мутантами, живущими в деревне Мурино. А вообще жителей Большого метро мало интересовала жизнь обособленной общины. Гаврилов бы и не вспомнил о северянах, если бы не острая нужда в живой силе.
С особенным удовольствием караванщики и сталкеры, побывавшие во владениях Конфедерации, рассказывали о царящих там вольных нравах: каждому гостю мужского пола весьма настойчиво предлагали девушку для развлечения. Больше нигде проституция не процветала настолько явно.
«Вряд ли здесь творится какой-то особенный разврат, – размышлял Игнат, слушая рассказы товарищей. – Просто община решает демографические проблемы…»
Грядущая встреча с Ратниковым немного тревожила Псарева. Здесь, на севере, власть Ратникова была почти абсолютной. Жизнь Игната находилась сейчас целиком и полностью в руках загадочного местного Наполеона. В кармане Пса остался пропуск высшей категории, дававший право беспрепятственного прохода через любые таможни. Солдаты, забравшие письмо, скорее всего, нащупали и пропуск, но отбирать не стали. Видимо, просто не придали бумажке значения. Так что козырять документом смысла не имело.
«А я ведь даже не знаю, что написано в письме, – в голове сталкера зашевелилась запоздалая тревожная мысль. – Трудно, что ли, было вскрыть и прочитать?.. Что накалякал Гаврилов? Вдруг что-нибудь резкое? С него станется. И теперь я огребу проблем… Еще этот хрен за стеной. Как же охота кому-нибудь в морду дать. Особенно этому ублюдочному Даниле».
– Слышь, ты! – крикнул Игнат, обращаясь к соседней камере. – Спишь, товарищ препод? А мы вот учим сопромат, хе-хе-хе.
Лже-караванщик не отозвался.
– Молчишь? Ну и молчи, ушлепок.
Игнат пару раз стукнул в стену кулаком, чтобы нарушить сладкий ночной сон товарища по несчастью, но потом оставил Данилу в покое. Принцип «если тебе плохо, испорть жизнь другому» был Игнату глубоко противен, хоть он и встречал немало людей, которые именно так и поступали.
Поняв, что валяться на жесткой койке никакого смысла нет, Пес встал и принялся ходить туда-сюда по камере, то и дело налетая на стены. Затормозить вовремя в темноте получалось не всегда. Один раз Игнат налетел на поганое ведро и едва не расплескал содержимое.
«Опять я в камере, опять под замком. Это, блин, начинает доставать. Скоро так привыкну к тюрьме, что на воле и жить не смогу», – размышлял сталкер и промурлыкал себе под нос: – Век воли не видать, вашу мать. Ауч!
Он задумался и в очередной раз налетел на стену.
От прогулок по камере пришлось отказаться.
Сталкер снова растянулся на кушетке.
– Сижу за решеткой в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой, – запел Игнат. В качестве аккомпанемента он ритмично постукивал костяшками правой руки по бетонной стене.
«Интересно, как там моя черноокая? Алиска, то есть, – подумал сталкер, допев до конца, и сам же ответил себе: – Небось, волнуется. И одному богу известно, когда я отсюда выберусь…»
– Одному богу, – повторил Игнат вслух. – Одному богу. Я же вроде бы верю в него. Не то чтобы прям сильно-сильно, но верю. Или уже нет? – сталкер на какое-то время задумался,
