Со стороны спины, пониже поясницы, в щит был вмонтирован съемный кусок, включавший в себя подкладной круг. Но сама спина от пояса до подмышек была к щиту как бы приклеена. Между ней и щитом не видно было даже малейших зазоров. Там, похоже, никогда не мыли и даже не протирали. Аня подумала, что наверняка, когда щит наконец снимают, на нем остаются ошметки кожи.
Большинство старожилов, проведших в этой палате год или больше, выглядели все на одно лицо – вялые, одутловатые, расплывшиеся. Если их что и интересовало, то только компьютерные игры.
– К ним ходят массажисты и физиотерапевты, – уверял Аню Юрик. – Для них разработаны всякие гимнастические комплексы. При желании ведь они даже ползать могут – укладывают щит на пол, и пожалуйста, ползи себе, отталкиваясь руками. Но только нет ведь у них никаких желаний.
Аня могла бы с этим поспорить – ребята постарше во время мытья демонстрировали ей свои желания порой весьма откровенно. Она, конечно, делала вид, что не замечает. Иногда, как бы невзначай, брызгала холодной водой или шлепала мокрым полотенцем. Конечно, она их жалела. Но все-таки совсем не так, как жалела новеньких.
Новоприбывшие отличались от старожилов разительно. Они тоже были схожи между собой. Но роднило их не равнодушие, а отчаяние.
Сперва Аня пыталась с ними как-то разговаривать, утешать. Убеждала, что вторичный сколиоз – это не конец света, что три года пролетят быстро и у них еще будет полно времени насладиться радостями жизни, ведь люди сегодня живут долго-долго.
Ее почти не слушали. Даже самые маленькие, которым, по идее, должно было быть свойственно верить в сказки, смотрели как сквозь нее. Их словно сбили на лету, как птицу в полете.
Те, что постарше, снисходили иной раз до ответа. Одна тихая и мечтательная в прошлой жизни девочка – они были раньше знакомы, ходили когда-то вместе в один кружок – в ответ на Анину прочувственную тираду улыбнулась ей снисходительно и сказала:
– Ань, ну что ты несешь? Можно подумать, ты сама не видишь, какими здесь все становятся за три года? Взять хоть вашу Дусю…
– А что наша Дуся? Дуся, между прочим, хороший пример! Дуся выучилась, работает, преодолела себя…
– Ань, пойди и возьми в библиотеке фотоальбом победителей научно-технических олимпиад среди старшеклассников за две тысячи двадцать *** год. Полистай, посмотрим, узнаешь ли ты свою Дусю среди призеров. Между прочим, это была самая перспективная разработка из всех. Дуси и еще одного парня. Насколько я понимаю, он этим изобретением и дальше потом занимался. Их же тогда обоих прямо без экзаменов в университет брали. Поехал-то, как ты понимаешь, он один. Защитился, ученый с мировым именем. А Дуся… ну да, справилась, работает. Горб даже не особо заметен, и хромота практически прошла. Ладно, Ань, не трави душу. Я, если помнишь, тоже хотела когда-то стать врачом.
* * *– Юр, но их хотя бы изредка можно отвязывать? Минут на десять, массаж сделать и спинку протереть? Там же небось все ткани за три года некротизируются!
– Нельзя. А ткани перед закреплением щита обрабатывают специальным защитным составом. Ань, ну что за дурацкие вопросы?! Чему вас только учат на теории? Вы что, сравнительную анатомию антропоморфов не проходили?
– Где нам, мы ведь только первый курс. Тут бы с обычной анатомией разобраться. На той неделе зачет по костям, а я ни бум-бум.
– Что ж ты так? А говорила, отличница, – поддел он.
– Так я и есть отличница. Вот увидишь, всё сдам на пять! В выходные сяду и вызубрю. У меня знаешь какая память? Еще и время останется книжку почитать.
– Книжку почитать? – Юрик призадумался. – Слушай, Ань, – неожиданно спросил он, – ты подписку о неразглашении давала?
* * *«Счастье каждого отдельного человека прямо пропорционально степени стабильности окружающего общества и обратно пропорционально коэффициенту девиантности его поведения относительно общепринятых норм. Долг каждого гражданина – поддерживать в обществе стабильность. Любой гражданин сознательного возраста должен осознавать, что от степени сознательности его поведения зависит…»
– Лерк, а сознательный возраст это с когда? С двенадцати лет или с четырнадцати?
– Машк, ты, часом, не заболела? С двенадцати, ясный фиг! Ну помнишь, у нас еще собрание торжественное было, значки всем специальные выдали и объявили, что с завтрашнего дня общественные работы удлиняются для нас на два часа. Маш, ты что, правда не помнишь?!
– Собрание? Не, не помню. Наверное, я его проболела. Это когда было, в начале шестого класса? А, у меня тогда грипп был, с высокой температурой. Мама прямо саму себя превзошла, раздобыла мне справку не на стандартные три дня, а на две недели. Я приехала, все уже давно работали и учились.
– Что ж ты, так и осталась без значка?
– Нет, значок вроде у меня был. Наверное, Дуся мне его потом приколола. Это какой значок, синенький такой, с небом, солнышком и колоски внизу, они же и буквы?
– Он самый! А буквы были СГО. Сознательный гражданин отечества.
– Ты знаешь, мне кажется, все это было так давно! Вроде как и не со мной.
– А с кем же еще, глупая?
– Ну-у… С другой какой-нибудь Машей.
Лера завистливо глянула на подругу. Вот ведь дите дитем! И как некоторым удается? Ну ничего, найдется и на Машку управа. Рано или поздно какой-нибудь парень сообразит, как к ней подъехать, а там уж Машка никуда не денется! Залетит и обабится, как все.
– Что ты учишь, социологию? Можешь не трудиться. Все равно Макс тебя не спросит.
– Это почему еще?
– Да он даже дышать в твою сторону боится! Колись, как ты его околдовала?
Маша сложила губки бантиком и похлопала ресницами.
– Даже и вообще не понимаю, о чем ты.
– Да ладно тебе выделываться! Дурочку-то не строй из себя. А что, Максим мужик видный. Не будь он учителем, я б, может, и сама…
– Можно подумать, учитель – это какая-то неизлечимая заразная болезнь.
– Нет, но пока мы в школе, учителя для нас, а мы для них вроде как неприкасаемые.
– Ну и глупо! Как будто кому-то от этого плохо.
Лерка указала подбородком на книгу, все еще лежащую на коленях у Маши и раскрытую все на той же странице.
– Читай внимательнее. Глядишь, пригодится. Видишь, дальше у тебя два столбца жирным выделены? «Действия, угрожающие стабильности общества…»
– Ага. А внизу курсивом: «Действия общества, грозящие разрушить стабильность личности…»
– Чего?! Не, я курсив никогда не читаю. Курсив же никто спрашивать не будет.
* * *– Лежи спокойно, не дергайся.
– Так гель же холодный! А можно вы экранчик ко мне развернете? Ну чтобы я тоже видела?
– На, смотри! Нечего там видеть! Пятна всякие на экране, и все. Когда родится, тогда и рассмотришь.
– Почему? По-моему, вон там нос. И ладошка?
– Ты глянь, глазастая какая! Ты на кого учишься?
– На портниху. Закройщица мужской и
