выступили слезы, как будто ты не молодой муж, а дряхлый старец?
– Прости меня, Нафан. – Аннон сжал в своих пальцах ладонь старика и прикоснулся к шершавой коже горячим лбом. – Я сам боюсь того, что нам предстоит.
– Я слушаю тебя, раввуни.
– Ты знаешь, у Царя Дэефета уже есть дочь и пять сыновей. Их яда можно не бояться, он уйдет в землю. Ни одному из них не удастся взойти на трон и править, сея страх, ненависть и смерть. Но при одном условии. Через год Царь Дэефет родит шестого сына. Этот ребенок будет зачат во грехе и, если он останется жить, его путь земной окажется настолько кровав и ужасен, что небеса содрогнутся и вопиют к Господу, Творцу нашему, о справедливости. Шестой сын Дэефетов будет Черным Ангелом и предвестником прихода Великого Зла. Так сказал мне Ангел Господень. – Аннон ожидал какой-нибудь реакции со стороны старика, но тот молчал. – Он должен умереть. И тогда не случится самое страшное.
– Разве может быть страшнее, чем уже есть, раввуни?
– Может, поверь мне, Нафан. Может быть гораздо, гораздо страшнее. Если шестой сын Дэефета останется жить, мир перестанет существовать.
– Мне страшно от твоего знания, раввуни, – пробормотал старик.
– Скоро Царь Дэефет пойдет войной на царство Аммонитянское, – заговорил вновь Аннон. – Война эта будет длиться два года. Потом она закончится, а вместе с ней закончится и моя жизнь. Он вдруг помрачнел, вспомнив последнюю часть пророчества Ангела: «Ты сам приведешь иегудеев в Раббат».
– Что с тобой, раввуни? – спросил встревоженно пророк.
– Ничего, Нафан, – встрепенулся тот и повторил: – Ничего. – Он посмотрел на старика, затем продолжил глухим, ломким голосом: – За полтора года ты увидишь столько крови и боли, что душа твоя станет корчиться от ужаса.
– Она уже корчится от ужаса, раввуни, когда я вспоминаю о прожитом и думаю о предстоящем.
– Ты увидишь много больше, поверь мне. Много больше того, что уже видел, и много больше, чем можешь себе представить… Старик замолчал надолго. Он смотрел на собеседника туманно, плывя где-то в собственных мыслях. Наконец Нафан спросил тихо:
– Скажи мне, раввуни, тебе приходилось читать псалмы, что сочиняет мой господин, Царь Дэефет?
– Я знаю эти псалмы, – кивнул Аннон. – Но почему ты спрашиваешь?
– Тогда ответь мне, раввуни, – понизил голос старик, заглядывая собеседнику в глаза. – Как может сочинять такие псалмы тот, чья душа черна, как ночь, что над краем мира. Тот, кому смерть младенца невинного в радость? Тот, кто улыбается, слыша плач старика? Как может призывать к Господу тот, чьи помыслы смердят, словно пустынный пес в третий день смерти?
– Царь Дэефет верит в своего Господа, и в этом он искренен. – Аннон не отводил взгляда. – Оттого и искренность, и любовь безмерная к Господу в словах его. Оттого и верят ему те, кто идет за ним, и почитают Господа его. Старик опустил глаза и уставился в пол. Он моргал, а по ссохшимся морщинистым щекам текли редкие слезы.
– Тогда скажи мне, раввуни, верно ли ты знаешь, что мы идем по пути, указанному истинным Господом?
– Несчастный старик, – прошептал Аннон. – Ты читал псалмы Дэефетовы?
– Я читал их всю ночь, раввуни, – сказал Нафан. – И еще день и еще одну ночь. И сердце мое разрывалось от горя, а разум мой, ветхий, как мир, созданный Господом, замутился от сомнений. Я потерял веру и мне стало страшно от этого. Помоги мне вновь укрепиться в вере моей. Попроси Господа дать мне знак. Помоги понять, что я не ошибаюсь в помыслах и поступках своих. Прошу тебя, раввуни…
– Несчастный старик, – повторил Аннон и покачал головой. – Мне жаль тебя, но я не могу дать то, о чем ты просишь. Я не Ангел Господень. Я такое же дитя Господа, как и ты, и то же право имею просить Его. Если Господу будет угодно, Он даст тебе знак. Если же нет… Тебе останется уповать на свою душу, поскольку она и есть частичка Господа, живущая в тебе. Доверься ей. Нафан кивнул обреченно. Ответ Аннона не удовлетворил его. Это отчетливо прочитывалось во взгляде старика.
– Раввуни, раз ты знаешь, что Царь Дэефет родит сына, то, наверное, тебе открыто, от кого? – спросил он медленно.
– От Вирсавии, дочери Елиама, – ответил Аннон после короткой паузы.
– Вирсавия, дочь Елиама? – Белые брови старика выгнулись, словно радуга. – Но ведь она жена Урии Хеттеянина, одного из тридцати оруженосцев Иоава, племянника и военачальника Дэефетова‹$F»Один из тридцати…» – здесь имеются в виду тридцать офицеров, командующих израильскими легионами. «Оруженосец» – синоним понятия военачальник, но относящийся к более низкому командному ряду. Фактически, оруженосцы выполняли функции современных ординарцев при офицерах более высокого ранга.›? Или ты имел в виду какую-то другую Вирсавию, о которой мне пока неизвестно?
– Нет. Все правильно, Нафан. Пока Вирсавия действительно жена Урии, сына народа хеттеева‹Хеттеи – народ ханаанский, потомки Хета. Хет являлся сыном Ханаана, который, в свою очередь, был сыном Хама. Согласно Библии, весь народ ханаанский по велению Бога подлежал истреблению, но избежал гибели и даже был достаточно многочислен.›. Но скоро Дэефет заберет ее в свой дом, а Урия умрет.
– И когда же это случится, раввуни?
– Скоро, – ответил Аннон. – Ты узнаешь обо всем в свое время. – Он поднялся со ступеней трона и направился в дальний конец залы, к балкону. Нафан молча следил за ним. – Когда Вирсавия забеременеет, ты откроешь ей правду. Обо мне, о себе, о Дэефете и о будущем ребенке.
– Ты думаешь, она поверит мне, раввуни? – спросил старик.
– Ты ведь пророк, Нафан. Первый пророк в царстве Иегудейском. Хотя тебе придется вложить в свои слова всю душу. – Аннон обернулся на ходу. – Расскажи ей о скорой гибели мужа, расскажи о своей боли. И тогда она поверит. А когда она поверит, ты дашь ей настой. – Он остановился у балкона и отдернул занавес. В стене располагался тайник – крохотное углубление, скрытое подвижной пластиной. В тайнике хранился небольшой золотой сосуд, формой напоминающий кувшин. Взяв его, Аннон вернулся к трону и протянул сосуд Нафану. – Вот он. Вирсавия должна пить по две капли каждый день весь последний месяц беременности. Нафан взял «кувшин», покрутил его в руках. Узкое горлышко сосуда было запечатано царской печатью.
– Что это?
– Египетские травы, смешанные с пальмовым маслом, – ответил Аннон. – В малых дозах настой безвреден для женщины, но губителен для плода. Младенец умрет во чреве и его безвинная душа отправится в царствие Господа. Нафан спрятал сосуд в сумку на поясе.
– Хорошо, раввуни. Если начнется война, если мой господин заберет Вирсавию в свой дом и если Вирсавия после этого забеременеет, я сделаю так, как ты сказал. Правота твоих слов – это ли не знак Господа? Но… Что же потом, раввуни? Когда я увижу тебя снова?
– Ты увидишь меня, Нафан, когда я тайно приду в Иевус-Селим…»
20 часов 23 минуты Автобус пришел быстро. Десять минут до нужной остановки, и Саша вывалился в необъятную ночь, словно десантник из чрева пузатого транспортника. Он ловко прошмыгнул в темноте между тюремно-бетонным забором детского сада и плешивой оградкой чьего-то частного подбалконного огородика, мимо бойлерной с вечно шныряющими под ногами развязными крысами и оказался у своего дома. Третий подъезд, третий этаж. «Интересно, – размышлял Саша, поворачивая ключ в замке, – ушла Татьяна или нет?» Татьяна не была его женой. Нельзя даже сказать, что они жили в «гражданском браке». Так, захотелось – встретились, не захотелось – не встретились. Захотелось – провели вместе неделю или месяц, захотелось – час. Удобные, ни к чему не обязывающие отношения. Он открыл дверь квартиры и шагнул в полумрак. Никого. Что же, это, наверное, к лучшему. Саша разделся и направился в комнату. Так и есть, Татьяна ушла. Надолго или нет – выясняется по верной народной примете: если в холодильнике стоит миска с фаршем, значит, ждите завтра к обеду. Он прошел в кухню, но сразу выяснять наличие фарша не стал, а сначала снял трубку телефона и набрал номер Андрея – коллеги и страстного библиофила. И только потом, удерживая трубку плечом, открыл холодильник. Фарш стоял на верхней полке, под морозильным отделением. Саша улыбнулся и закрыл дверцу. Как раз в эту секунду на другом конце провода сняли трубку.
– М-да? – Голос у Андрея весомо-вальяжный, как у барина после сытного обеда. Он всегда начинает разговор таким вот дурацким голосом. На случай, если это звонит одна из его многочисленных женщин.
