– Это не волки. Люди. Или похожие на людей.
Скатах повернулся в седле и через нависшие над рекой ветки деревьев внимательно оглядел небеса. Уинн-Джонс, сгорбившийся в седле, поднял голову. Копья света заставили светиться его бледное лицо. Он почувствовал движение вокруг, увидел лицо Таллис, покрытое маской, и узнал Скогена.
– Что ты видишь? – спросил он. – Они зеленые?
Все трое выехали на берег и скользнули в подлесок, ведя за собой лошадей. Там они нашли разрушенную стену, сложенную из кремня и булыжника – остатки крепости, защитной стены деревни, кладбища или, может быть, святилища. За стеной начинался дикий лес, переплетение маленьких дубков и пестрых цветов, еще не уничтоженных зимой. Они разбили лагерь с подветренной стороны стены и привязали лошадей, положив оружие перед собой. Уинн-Джонс развел костер и подвесил над пламенем куски дикой свиньи.
Скатах видел только лес и мерцание света, пробивавшегося через истончившуюся листву. Но через глаза маски Таллис замечала движущиеся тени – человеческие фигуры. Они прятались за стволами дубов и вязов, потом убегали, следуя за тенью осенних листьев, избегая входить в колонны серого света.
И они подходили все ближе к кремневой стене, за которой ждал Уинн-Джонс, задыхаясь от предвкушения.
– Ты знаешь, кто они? – спросил его сын.
– Видел издали, – прошептал старик. – Но я слышал о них. Все слышали о них. Я никогда не видел их так близко.
Пятеро. Один казался смелее, чем другие, и подошел настолько близко, что его уже можно было видеть обычным зрением. Далеко у реки слышались звуки осторожных шагов шестого, спешащего присоединиться к товарищам. Лес начал наполняться жуткими звуками, чем-то похожими на птичий стрекот. В звуках было и что-то человеческое, как если бы несколько женщин быстро цокали языками. Странный свист заставил птиц нервно взлететь. Таллис увидела, как невидимые ноги пнули листья, сломали и растоптали папоротник; трудноуловимые движения, видимые как бы краем глаза. Движение, потом ничего; только ветки какое-то время дрожали там, где они прошли.
Ближайший из мифаго отделился от края леса и появился на свету. Скатах ахнул и потянулся за копьем. Уинн-Джонс поднял руку, останавливая его; глаза бывшего шамана не отрывались от худого создания, стоявшего перед ними.
– Даурог, – прошептал он. – Зеленый Человек. Становится скарагом… зимняя форма… будь осторожен.
– Зеленый Джек, – сказала потрясенная Таллис. – Я видела их в церквях, вырезанных в камне. Древние люди из леса. С головой из листьев.
– Более ранняя форма того, что ты видела в церквях, – заметил старик. – В даурогах нет ничего веселого или средневекового. Они из очень ранней эпохи и проникли в сознание во времена великого страха. В своей зимней форме исключительно опасны…
– Зеленый Джек, – сказала себе Таллис, и, словно фантастическое фольклорное имя привлекло его внимание, даурог неловко шагнул вперед, жилистое тело крякнуло, как старый валежник. Он глядел на нее, щетинился… шелестел… Потом вошел в полосу света, не осветившую его темное лицо, но стали видны зеленые листья, окутывавшие череп, плечи, торс и длинные многосуставчатые пальцы, похожие на сучки. То, что Таллис приняла за раздвоенную бороду, оказалось изогнутыми деревянными клыками, росшими с каждой стороны круглого мокрого рта. Клыки ветвились: одна ветка тянулась к листьям на голове, вторая спускалась вниз, превращаясь в усики, обвивавшиеся вокруг торса и рук и устремлявшиеся еще ниже, к веретенообразным ногам; тело, коричневое и шероховатое, скорее походило на кору, кое-где покрытую дубовыми листьями. Во время движения все члены существа покачивались, а изогнутые колючие усики, как черви, выгибались между шелестящих бедер.
В одной руке он нес копье с тремя наконечниками, в другой – грубый полотняный мешок. Увидев Таллис, он принюхался, кора его лица разошлась, открыв плоские ноздри. Он гнил, этот даурог, и сбрасывал с себя летнюю листву. Его лицо походило на череп с неправильными очертаниями. Кости вспухали и изгибались не в тех местах и не под привычными углами, глаза находились слишком близко друг к другу. Похоже, он не умел мигать; из краешков глаз тек сок. Когда он открывал рот, из влажного нечто медленно стекали, извиваясь, струйки слизи; блестели клыки. Зубы у него были зеленые, как если бы тронутые плесенью, и заостренные.
Он опять понюхал воздух, потом обратил внимание на Таллис, повернулся к ней и неуверенно шагнул вперед; опять вдохнул и выдохнул воздух, как будто ветер прошелестел: по-видимому, знак изумления. Уинн-Джонс схватил Таллис за руку. Над пламенем зашипела свинина, разбрызгивая жир; даурог вздрогнул.
– Он нюхает твою кровь, – сказал старик. – В нем течет сок, но твою кровь он чует.
– А твою?
– Это мужчина. Я стар, ты молода. Он чувствует выделения твоего тела: кровь, пот, грязь…
– Что?
– И выделения сознания, как мне кажется. Он нюхает твое сознание. Вероятно, он видит путь, каким ты манипулируешь лесом.
Таллис посмотрела на Уинн-Джонса и нахмурилась:
– Я?
– Конечно, – ответил он. – Ты создаешь жизнь каждую секунду. Обычный генезис мифаго. Ты очень живая, активная… и путешествуешь слишком быстро, чтобы увидеть конечный результат процесса, начинающегося с дрожи в заплесневелых гнилых листьях. Ты можешь увидеть его только тогда, когда тело встает с земли. Но даурог видит даже мельчайшую деятельность. Сейчас, похоже, он боится; и пытается понять нас. Стой очень спокойно.
Даурог медленно положил копье и мешок на землю. Он осторожно обошел маленькую поляну; попадая в колонну света, он мгновенно бросался в тень. С его тела все время сыпались коричневые листья. Слабый ветер доносил до Таллис кошмарное зловоние, шедшее от его тела: болотный газ и еще запах смерти, знакомый по домику мертвых.
Наконец старый даурог подошел ближе. Его товарищи трепетали на краю света и тени, скрытые за дубами. Однако их щелкающий разговор почти прекратился. Скатах протянул руку и медленно коснулся трехзубого копья. Даурог посмотрел на воина, нервно и внимательно. Потом медленно подошел к Таллис, присел перед ней и – с шелестом и треском сухожилий – протянул длинный заостренный палец-сучок и коснулся ее руки. Его ноготь был шипом розы; она разрешила ему оставить на коже тонкую красную царапину. Даурог вдохнул запах собственного пальца и облизал сверкающий ноготь. Таллис показалось, что изо рта выскочила ящерица и укусила шип, но потом сообразила, что это язык. Даурогу вкус понравился. Он произнес какие-то слова, писклявые и бессмысленные: птичий стрекот, треск сучка, шелест листьев на ветру.
Вздрогнув, Таллис сообразила, что в его теле живут мокрицы, некоторые размером с листья.
Существо встало и отступило назад. Листья на его спине кое-где опали; через проплешины виднелись пышные ползучие лианы и черное сучковатое дерево скелета. Подобрав копье и мешок, он что-то крикнул теням. Его товарищи вышли из леса и подошли к маленькому костру, но
