– Скажите, это он звонил?
– Когда? – непонимающе глядя на Максима коровьими глазами, спросила женщина.
– Перед тем, как Георгий Витальевич ушел, – сдерживаясь изо всех сил, чтобы не заорать, уточнил Максим. – Он звонил? Женщина опять задумалась, затем неопределенно дернула плечом.
– Может быть, он. А может быть, нет. Не знаю. У Георгия Витальевича телефон старый, голос сильно искажает. Но человек, который его побеспокоил, – она так и сказала «побеспокоил», как большого начальника, – звонил и раньше. Георгий Витальевич его знает. Он не любит, когда посторонние звонят, а тут не назвались, сказали, что срочно. А когда я спросила, кто, ответили, что по поводу какого-то контракта. И Георгий Витальевич тут же взял трубку.
– И сразу после разговора ушел? – спросил Максим.
– Нет, он собирался, напевал что-то, потом сказал: «Через час вернусь» и ушел.
– И вы не знаете, куда?
– Не знаю, – ответила Вика. Максим вздохнул.
– Спасибо, Вика. Самое главное он узнал: лже-Панкратов купил у Иверина форму, скорее всего именно об этом контракте и шла речь. Максим боялся другого: эти люди поставили ему в кабинет «жучка», причем сделали так, чтобы Максим почувствовал беспокойство, начал искать и нашел его. Своеобразное предупреждение. Значит, в целом они были в курсе дел, знали, что он вышел на Фурцева, и каким-то образом выяснили насчет его визита к адвокату, а адвокат был единственным связующим звеном между проданной формой и трупом, найденным на дороге. Даже если удастся задержать лже-Панкратова, тот вряд ли в чем-нибудь признается. Скорее всего будет отпираться. Я, мол, не я и лошадь не моя. Да еще и паспорт выкинет. Имя да, Валера, а фамилия – Сидоров. Вот, по документам проверьте. И действительно окажется, что именно Сидоров, а не Панкратов. В части был. Но там просто другу помогал. А уж куда Иверин дел форму, не знаю. Тут помогла бы фотография из милиции. Подделка документов преследуется по закону, однако не столь строго, как соучастие в убийстве. А от любого соучастия лже-Панкратов отвертится. Ведь, кроме Иверина, никто не знал о проданной форме, посему выходило, что именно это звено и надо выбивать из цепочки. Тогда Максим останется со своими фактами на голом месте. Он обругал себя за то, что не додумался снять с Иверина официальные показания сразу. Понадеялся на «потом». Но, черт побери, кто же знал, что все так круто обернется? А если Иверин умрет и об этом сообщат Фурцеву, тот, конечно же, отобьется от всякой левой формы, скажет, что продавал исключительно тряпье. Трупа нет, технички нет тоже, и получается, что со всех сторон шито-крыто. Максим повернулся, позвонил в звонок, и снова та же трель, те же шаги, грохот цепочки и настороженный глаз.
– Извините, Вика, это снова я. Будьте любезны, передайте Георгию Витальевичу, чтобы он обязательно перезвонил мне, как только появится. – Максим записал на листе из блокнота свой номер телефона и отдал его женщине. – Обязательно. Речь идет о его безопасности. Та взяла листок осторожно, словно это был по меньшей мере стакан с ядом, а ее склоняли к соучастию в убийстве собственных родителей.
– Хорошо, передам, – гаркнула она на весь подъезд, захлопнула дверь и загремела засовами. Максим вышел на улицу, огляделся, словно надеялся увидеть сейчас Иверина, идущего навстречу, живого, здорового, улыбающегося, помахивающего длинной, худой, как селедка, авоськой, в которой болтается батон хлеба. «Хотя нет, пожалуй, – невесело вздохнул Максим. – Такие, как Иверин, с авоськами не ходят. Часок-то, судя по словам Вики, уже на исходе. Может быть, стоит подождать? Впрочем, Иверин сам позвонит, когда вернется». Максим забрался в машину и скомандовал шоферу:
– В прокуратуру.
Глава 28
До семи вечера Проскурин бродил по городу. Он то впрыгивал в подходящие автобусы, то заходил в кинотеатр и выходил практически сразу же, через пять минут, не посмотрев даже одного эпизода фильма. Одним словом, путал следы. Если появление Сулимо на вокзале не случайно, значит, слежка должна быть и сейчас. Проскурин использовал все свое умение, пытаясь вычислить «хвост», но за ним никто не шел, и это было так же верно, как и то, что его имя Валера. Нельзя сказать, что Проскурин боялся, но давешнее приключение заставило его встряхнуться. Напомнило, что смотреть нужно в оба. Расслабился он в Шахтинске. Растерял навыки, да и нюх притупился. Надо быть настороже все время, постоянно, пока история не закончится победой. Либо поражением, как три года назад в Москве. Тогда он, несмотря на опыт, сплоховал, кинулся в бой, не рассчитав силенок. И ведь знал же, знал, на кого тянул. А началось-то все, помнится, из-за пустяка. Телефонный звонок, кое-какой материальчик в кейсе на Курском вокзале, и пошло-поехало. Вцепился заяц в ниточку, и закрутился клубочек. «А дельце хорошее было, – вспомнил Проскурин, плывя в вечерней толпе по проспекту Ленина – главной магистрали города. – Отличное было дельце, по тем временам громкое. Коррупция среди генералитета, злоупотребление властью, продажа воинской техники. Да, в начале девяносто второго на таких делах строили карьеру. Теперь сворачивают шеи. Максимум, чего добиваешься, – снимут двоих-троих «звездоносных» дяденек. Впрочем, и тогда дело замяли. Тихо, без лишнего шума». Проскурин иногда сам удивлялся тому, насколько спокойно уживались в нем темное и светлое начала. Вроде бы никто не мог сказать, что он бесчестный человек, сутяга, занимается только теми делами, которые впоследствии обернутся немалой выгодой. Нет, Проскурин работал добротно и честно. Доводилось ему крутить и явные «висяки», беспросветные и неинтересные. За эти дела он получал от начальства по морде, огрызался в ответ и тащился домой зализывать раны. Но если появлялась возможность выбирать из двух дел, он всегда останавливался на том, которое могло принести ему больше пользы, не только в моральном смысле, но и в материальном тоже. Если бы дело с похищением «МиГов» не сулило столь блестящих перспектив, послал бы он Семенова на три буквы, скинул бы в УВД и забыл. Стыдно? Совесть гложет? Ничуть. Ни капельки. Однако если уж Проскурин за что-то брался, то раскручивал на полную, невзирая ни на что. В девяносто втором году он хотел поступить точно так же. И что в результате? Он сам в Ростовской области, в Шахтинске, но на это и наплевать бы, не так уж много потерял. А вот трое ребят, которых он подключил к делу, разлетелись кто куда. В частности, Ваня Ипатов приземлился здесь. Ему, Проскурину, на счастье. Был, наверное, в этом какой-то знак судьбы. А вот Володька Смеляков укатил на Дальний Восток. И ведь с юридической точки зрения не подкопаешься, никто с ними счеты не сводил. Как говорится, Родина послала. Проскурин усмехнулся. Уж послала Родина так послала. А когда уезжал, чувствовал глумливые ухмылки за спиной. «Умные» люди делали карьеру, а он торчал в глубокой заднице, и никто не верил, что ему удастся вырваться из задрипанного Шахтинска. Знали, что он туда на всю жизнь, до скончания века, до пенсии, и последние годы свои тоже проживет там. Куда ж деваться-то? Подбросил господь бог ему подарок в виде этого «Гастелло». Но, говоря начистоту, нравился ему Семенов. Было в нем что-то такое, серьезное. Хотя Проскурин не мог сказать, где в их отношениях с Алексеем проходит граница между приятелем и ценнейшим свидетелем. Оглядевшись, он перебежал через улицу, опустил жетончик в автомат и набрал номер. Ответил ему все тот же сухой голос, и Проскурин, не теряя времени, попросил к телефону Ипатова. Голос Ипатова стал еще холоднее, чем днем.
– Ты где? – спросил он.
– В центре. На проспекте Ленина.
– Хорошо. Скверик напротив кинотеатра «Победа». Третья лавочка со стороны касс. Будь там через пятнадцать минут, – буркнул Ипатов и бросил трубку.
– Да пожалуйста, – бормотнул майор коротким гудкам. Он насторожился. Что-то было не так. Проскурин прекрасно знал Ипатова и понимал, что, как бы Иван ни был сердит на него, дело свое он знает и никогда не станет нервничать просто так, без повода. А сейчас Ипатов нервничал. До скверика Проскурин добрался минут за пять, но к лавочке не подошел, а остановился на углу и осмотрелся. Чисто. Никого не видно. Впрочем, если бы Иван был «под колпаком», он нашел бы способ дать ему понять. Ипатов появился минут через пятнадцать, был он хмур и зол. Подошел, плюхнулся на скамейку, огляделся смурно. Убедившись, что коллега один, Проскурин перебежал через улицу, беспечно насвистывая, подошел и сел рядом. Ипатов вздрогнул, повернулся, вздохнул с облегчением:
