– Он возражал против того, чтобы система позволяла возвратиться в исходное состояние.
– Значит, если порабощение произошло, это навечно.
Овертону явно не понравилось слово «порабощение», словно можно было сказать по-другому, но, поколебавшись, он ответил:
– Да, но они смотрят на свое состояние другими глазами – не так, как вы. Они довольны. Более того, они счастливы.
Джейн провела языком по нёбу и энергично кивнула, словно взвешивая его довод. На самом же деле она едва сдерживалась, чтобы не ударить его рукоятью пистолета.
– Я нашла ваш смартфон в стенном шкафу. Вероятно, номера Шеннека есть в быстром наборе. Назовите свой пароль, расскажите, как получить все, что есть у вас.
Овертон возразил встревоженным голосом:
– Вы не можете ему позвонить.
– Очень даже могу. Я умею пользоваться телефоном.
– Он поймет, что это я дал вам номер.
– Думаете, это ваша главная проблема?
– Ты настоящий кусок дерьма.
– Тебе нравится иметь два глаза, Билли?
– Ты не можешь пытать всех, кого захочешь.
– Я тоже так думала, пока не увидела «Аспасию». И теперь по-новому смотрю на крайние меры. Какой глаз у тебя лишний?
Он назвал пароль.
Джейн вышла в спальню, поколдовала с его телефоном, вызвала адресную книгу, просмотрела ее. Хорошо. Наконец выключила телефон.
Вернувшись в ванную, она сказала:
– Ладно. Я понимаю, что такое «Аспасия». Есть больные извращенцы, которые всю жизнь остаются эгоцентричными юнцами. Другие люди для них не существуют. Ты меня понимаешь? Конечно понимаешь. Но зачем ты ввязался в еще один проект Шеннека?
Овертон притворился непонимающим:
– Еще один проект? Какой?
– В чем смысл роста числа самоубийств на тысячу случаев ежегодно? Для чего программировать людей на самоубийство, а иногда на убийство других с последующим самоубийством? Зачем доктор Шеннек ввел свой самонастраивающийся механизм в моего мужа и велел ему покончить с собой?
17Возможно, естественный загар повел бы себя лучше, но искусственный загар Уильяма Овертона, казалось, вступил в химическую реакцию с по́том и феромонами ужаса, обильно выделявшимися телом. Спортивно-пляжный блеск покрылся серой патиной – так на меди со временем образуется зеленоватый налет.
Овертон думал, что его убьют из-за сестры, а когда выяснилось, что никакой сестры нет, решил, что ему дали отсрочку. Но теперь оказалось, что у его похитительницы был муж. И этот муж умер.
– Билли? – сказала она.
Его страх прорывался наружу. Он снова закрыл глаза, словно ему было невыносимо видеть себя в таком положении.
– Откуда вам это известно?
– О спровоцированных самоубийствах? Не важно. Важно только то, что я знаю об этом и что мне нужны ответы.
– Господи, да кто вы?
Она обдумала вопрос и решила дать ответ:
– Поговорим о кино. Ты любишь говорить о кино?
– С вами что-то не так. Что именно?
– Сделай мне приятно, Билли. Это всегда стоит того. Ты, наверное, видел старый фильм «Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид».
– Ньюман и Редфорд.
– Именно. Их преследуют вооруженные люди, никак не отстают. В какой-то момент эти двое поворачиваются назад, видят, что преследователи не отстают, и не могут поверить в такое упорство. Бутч говорит Сандэнсу – или Сандэнс Бутчу, не помню, кто кому… так вот, он говорит: «Кто эти ребята?» Говорит так, будто преследователи наделены сверхъестественным даром или воплощают судьбу. Понимаешь, Билли, тебе нужно знать только одно: я – те самые преследователи.
Когда Овертон открыл глаза и неловко пошевелился, стянутый пластмассовыми узами, он, казалось, был полностью готов к сотрудничеству.
– Ни я, ни Шеннек, ни кто-либо еще не собирается запрограммировать девяносто процентов населения, как тех девушек в «Аспасии». Или даже пятьдесят процентов. В таком мире никто не захотел бы жить.
– Так, значит, даже у Шеннека есть нравственные ограничители? Или тут действуют чисто практические соображения? Наверное, нельзя сделать несколько миллиардов инъекций, чтобы поработить всех, кроме элиты?
Он не спасовал:
– Во всех профессиях есть люди, которые влияют на общество больше, чем они того заслуживают.
– И что же это за люди?
– Те, кто продвигает культуру в неправильном направлении.
– Что это за направление?
– Все, кто знает историю, понимают, какие направления неправильны. Это очевидно. – В Овертоне заговорил обитавший в нем фанатик; он нашел в себе силы вещать вызывающим тоном, хотя при этом и лежал на полу в полном убожестве. – Выявить тех, кто может привести человечество на край пропасти, уменьшить их влияние…
– Убив их, – вставила Джейн.
Он проигнорировал ее слова.
– …и тогда отпадет нужда применять к массам технологию Бертольда. Будет меньше – а не больше – смертей, меньше бедности, меньше тревог, если мы ограничим тех, кто, скорее всего, погубит страну своей плохой политикой.
Он не мог полностью скрыть свой энтузиазм. Может быть, он вложился в «Далекие горизонты» ради прибыли, но тем не менее проникся слепой верой.
– Ник, – сказала она, – так звали моего мужа. Тебе все равно, как его звали, а мне – нет. Ник был морпехом. Полковник в тридцать два года. Кавалер Военно-морского креста. Ты не знаешь, что это такое, но это немало. Он был хорошим человеком, заботливым мужем, прекрасным отцом.
– Постойте, постойте, постойте, – запротестовал Овертон: оказалось, он не терпел несправедливости в отношении себя, что поразило Джейн. – Не возлагайте вину на меня. Вы не имеете права винить в этом меня. Не я решаю, кого включать в список.
– Какой список?
– «Список Гамлета». Как в пьесе. Если бы кто-нибудь убил Гамлета в первом акте, то в конце гораздо больше людей осталось бы в живых.
– Серьезно? Это ты так прочел «Гамлета»? Ты теперь видный шекспировед?
Овертон в ярости задергал стяжки, пристегивавшие его к ванне.
– Я не читал эту чертову книгу. Шеннек называет это «списком Гамлета». Я не имею к нему никакого отношения. Я же сказал: не я решаю, кого включать в список.
– А кто решает?
– Никто. Компьютер. Компьютерная модель.
Джейн чувствовала, как стучит у нее в висках.
– Кто создал эту модель? Человек создает модель, чтобы получить желаемое. В модель нужно заложить имена кандидатов, чтобы был выбор. Какой сукин сын вводит эти имена?
– Не знаю.
– Ты – один из инвесторов.
– Но я не работаю в этой проклятой лаборатории, черт бы ее подрал.
Она затаила дыхание. Указательный палец соскользнул на спусковой крючок, но она снова перенесла его на спусковую скобу.
– В твоем «списке Гамлета» была Эйлин Рут из Чикаго. Она работала в некоммерческой организации, помогала людям с серьезными физическими ограничениями. Чем, по-твоему, она могла угрожать цивилизации?
– Не знаю. Откуда мне знать? Я не включаю людей в список.
– Один из них был поэтом. Он бросился под поезд метро. Другая была юным гением, двадцатилетней аспиранткой, работала над докторской по космологии. Космологии! Чем они все могли угрожать цивилизации?
– Вы меня не слушаете.
– Я слушаю, Билли. Я вся превратилась в слух. Чем они могли угрожать?
– Не знаю. Компьютерная модель знает.
Она поднялась со стула, отнесла его назад в спальню, вернулась, склонилась над Овертоном.
– Этот «список Гамлета» – сколько в нем человек?
– Если я скажу, вам
