— Я здесь! — крикнул Тео и с удивлением заметил, какой радостный у него голос.
Наверху затопали, зашуршали, и вскоре Теодор в свете горящей ветки увидел знакомые лица. Они пришли — те, с кем он прорывался через ужасные Багровые топи. Кто держал ладони на его плечах, когда он, терпя адскую боль, отрывал от себя воспоминания. Те, кого он назвал друзьями. Шныряла с ухмылкой на все лицо, высокий невозмутимый Змеевик, а чуть поодаль, с лучиной в руке, перепуганная и бледная, но все-таки пришедшая на помощь Санда.
Они снова были вместе. Как во время путешествия.
«В этом мире у вас одно оружие — то, чего не бывает в землях Полуночи. Это свет». Кобзарь был прав. Они не остались прежними. Шныряла спустилась на пару ступеней и хлопнула Тео по плечу:
— А старикан прав: не сидится же тебе дома! Да и всем нам.
— Вы не обязаны… Я сам…
— Идиот. Если б твои извилины были такие длинные, как волосы, ты бы уже понял — мы не отпустим тебя одного.
По лицу Теодора медленно расползалась ухмылка, а Шнырялина стала еще шире. Он оглядел друзей — все они стояли рядом, готовые пуститься с ним в очередную авантюру, но теперь их объединяли не Макабр и мир Смерти, а нечто… иное. И Теодор признался себе, что слова Шнырялы, черт возьми, сделали его счастливым.
— Итак, ты хочешь найти… эту любовь.
Тео развернулся в темноту:
— Я услышал голос, и могила открылась, когда я сказал это слово.
— Тебя не смущает, что при слове «любовь» открылась… могила?
— Ну да. Это немножко могила.
— Немножко?
— Послушайте, это все-таки… любовь! — Язык Теодора тоже с трудом выговаривал это слово. А уж тем более в могиле. — Она не может быть опасной.
Они спускались в гулкую темноту. Пламя факелов лизало низкие стены, а время от времени за шиворот падали влажные комочки земли — и в этот момент труднее всего было забыть, где именно они находятся. Вдруг ступени закончились. Теодор сделал еще пару шагов и оказался в каменном коридоре.
— Что ты сказал, Тео? Не может быть опасной? А теперь… повтори это еще раз!
Шныряла подошла к стене напротив проема и осветила надписи. Многие были на камне выцарапаны, какие-то — выведены копотью от свечей. Надписи покрывали пол, стены и даже — кто умудрился туда забраться? — потолок.
Liebe.
Rakkaus.
Amore.
У Тео мурашки побежали по загривку от этих древних и не очень слов, оставленных неизвестно кем и когда — и было в этих черточках и мазках что-то… жуткое. Тео сам не знал что. А потом понял. Слишком резкие штрихи. Слишком глубокие царапины. Слишком корявые буквы.
Все это писали безумцы.
Слова, сказанные минуту назад — «Любовь не может быть опасной», — теперь показались ему насмешкой. Тео обменялся обеспокоенными взглядами с притихшими спутниками. Он поднял факел и с трудом проговорил:
— Нужно бы осмотреться.
Коридор оказался лишь каменной кишкой, соединенной с десятками других — лабиринт, подобный Полуночному. А может, и тот самый. Копотью от факела они оставили на стене метку и двинулись дальше. Длинные коридоры, к счастью, были не так уж темны: кое-где на стенах висели небольшие масляные лампы. Когда друзья заходили в новый коридор, лампы загорались сами по себе, и это было жутковато, словно в пустынном лабиринте прислуживали призраки. Тео время от времени слышал голос. Под землей зов стал отчетливее:
— Войди… Войди…
Тео перехватил факел поудобнее, свернул за угол и разочарованно остановился.
Коридор оканчивался тупиком. Теодор махнул веткой, и пламя рассыпалось оранжевыми искрами, отразившись в гладкой стене.
Зеркало.
Какое-то время Тео рассматривал свое бледное лицо, выхваченное светом из мрака. Давно он не глядел на себя… До чего ж стал тощий! И будто еще вытянулся — правду Шныряла говорила: «Жердь, ну жердь!» В отражении показались Санда, Шныряла и Вик.
— Тут никого нет!
В этот момент раздался голос:
— Никого? А вы — кто?
У Тео отвисла челюсть. Остальные тоже застыли. Говорило зеркало!
— Хотя, если рассуждать словами Рене Декарта: «Я мыслю — следовательно, я существую», можно сделать вывод: в ваших головах слишком мало извилин, чтобы называться человеческими существами.
Поверхность Зеркала подернулась рябью, из темной глубины приблизился чей-то силуэт.
— Я тут, понимаете ли, ору-ору как идиот уже несколько недель — и никого! Чем вы там занимались, преферанс раскладывали? Котят гладили? Ей-богу, устал ждать! Пришлось сбросить вторую звезду, чтобы вы пошевелились…
В Зеркале появилось светлое и благородное мужское лицо. Блондин погладил горло пальцами, украшенными перстнями.
— Кхе-кхе… Охрип уже звать — один, в этом мерзком коридорчике… То ли дело, когда я висел в Версале! Людовик Восемнадцатый, Луи-Филипп, фрейлины, дворцовые интрижки… — Мужчина хихикнул. — Да, было время! Бонжур, мадмуазель, вы сегодня так прекрасны! Ох, нет, бородавка на вашем носу совсем не видна под десятью слоями пудры!
Между Тео и Виком высунулась острая мордашка Шнырялы:
— Э… вы кто?
— Вообще-то, мадмуазель, здороваются не так, но я уже сложил мнение о вашем уровне культуры! Меня зовут… — Мужчина слегка поклонился, страусиное перо на его голубом берете всколыхнулось. — Валет Червей.
«Господи, это же он самый!» — ахнул про себя Тео.
Сколько вечеров он играл в карты с отцом, а пару раз — с изворскими ребятами, пытаясь влиться в компанию… Обычно все оканчивалось плохо: он проигрывал, ребята придумывали «дураку» идиотское задание, и Теодору приходилось скрипя зубами это выполнять. Но он точно помнил изображения на картах. И это — тоже!
Лицо молодого аристократа с тонкими усиками и хитрой улыбкой. Кудри цвета пшеницы вьются до плеч. Роскошный голубой с красным камзол, через плечо перекинута портупея, расшитая знаками, а под горлом собрано снежно-белое жабо. В левой руке Валет вальяжно держал алебарду, на блестящем лезвии которой краснел знак червей.
Валет зевнул:
— Еще вопросы?
— Валет Червей? — недоверчиво переспросила Шныряла.
— Господь всемогущий! Так
