Из зеркала таращился Ворона: налитые красной кровью глаза, исхудалое лицо.
— Не уйдеш-ш-шь…
Теодор в ужасе отшатнулся, попытался вырвать руку, но не тут-то было. Раду высунулся из зеркала и зашипел:
— Знаешь, почему ты меня бесил? Знаешь? Потому что мы похожи. Да, что удивляешься? — каркнул Ворона, и осознание того, что он мертв, окатило Тео холодной волной. Чья же это рука?! — Мы оба бедные. Оба изгои. Только я был всегда рядом с ней. Понимаешь? Я! Но когда я погиб, то вернулся нежителем. И не мог с ней быть, никак. Это я понял еще в Полуночи. А ты мог! Ты был живой и мог быть с ней!
Раду дернул Теодора за руку к себе и зашипел:
— Посмотри на себя. Разве ты достоин ее? Достоин? Ты прятал от всех свою тень, чертов нелюдимец, ставил их под угрозу. Ты должен был сам уйти! Сам! Трус.
Ярость вскипела внутри Тео, он выхватил нож и замахнулся, но где-то вдали раздался голос Короля — чуть более высокий и, казалось, угрожающий:
— Таков, как я, и человек — Ты должен то понять, Я враг, но, может, друг навек — Все тот же я, все я!Теодор занес лезвие над запястьем Вороны, готовясь воткнуть острие в его бледную кожу, и вдруг выхватил взглядом черные цифры. 12. 12. 12.
— Что смотришь? — ощерился Ворона. — Да, я был ей как брат! И я хотел быть с ней во что бы то ни стало. Но я совершил ошибку. Сказал Смерти «да»! И всю дорогу пытался найти способ что-то изменить. Я не хотел быть предателем! Не хотел! Только не для нее! Я любил ее. И этот чертов Йонва воспользовался моей слабостью. Задурил мне мозги. И я смог преодолеть это лишь под конец…
Ворона шипел и брызгал слюной, и она долетела до Теодора из зеркала, отчего Тео чуть не вывернуло.
— Но я постарался загладить вину. Сбежал от него к вам. Я хотел… хотел предупредить. Передать, что знаю о Йонве. Хотел спасти… ее.
От этих слов решимость Теодора куда-то исчезла, рука дрогнула, и он не мог найти силы воткнуть нож в Раду. А тот дернул Теодора к себе и, уставившись красными глазами, зашипел:
— Скажи мне, Теодор Ливиану, ты готов защищать ее так, как я защищал эти годы, прежде чем вынужден был умереть, чтобы искупить вину? Ты готов на это ради друзей? Ради Санды? Готов?
Ненависть Вороны была столь сильна, что Тео показалось, еще чуть-чуть, и цепкие пальцы переломят ему руку, но он бросил в обезображенное лицо Вороны:
— Да.
— Что ты сказал?
— Да, я готов!
Какое-то время Ворона смотрел на Теодора, люто вращая красными глазными яблоками, потом отпустил руку и шагнул назад. Внешность его мигом переменилась: волосы потемнели, как и глаза, и он обратился тем самым Раду — живым другом Санды, каким был до того, как пропал в Омуте.
— Я прощаю тебя, — кивнул юноша. — Иди.
И Тео, спотыкаясь, рванул прочь. Внутри все дрожало и переворачивалось.
Король встряхнул часами: уже половина времени прошла.
«Скорее! Что все это значит? Что же?»
— Ну, Тео, догадался, кто я?
«Он — Король Пик, это же ясно. У него черные волосы и глаза, в песочных часах — черные сердца. Ответ — Король Пик? Так?»
Король Червей приподнял бровь, постукивая по часам.
— Я такой же, как они все. — Он обвел глазами зал. — Во мне и в людях много общего. Можно сказать, у нас одинаковая суть.
Тео услышал за своей спиной вскрики: в зеркалах пылали костры, где-то улюлюкали и кричали: «Ты — ненормальный, понял? Кивни, урод!», и эти вопли были до боли знакомы. «Урод!», «тварь!», «мразь!» — от криков по телу пронеслась волна ярости, всколыхнулись старинные обиды, уже позабывшиеся, но гнившие внутри все эти годы. Тео слышал, как над ним издеваются. Как дети плюются и хохочут, заставляя его встать на колени перед Думитру. «Ты — сын колдуна. Об этом должны знать все. Все люди в Изворе и не только в нем. Тебя будут узнавать. Поверь. Я об этом позабочусь».
Посреди пышущего пламени, лизавшего черную ночь, стоял Телу. Маленький, щуплый, с синяком под глазом. Он потупился, не смея поднять глаз, и что-то мямлил. Боялся посмотреть в сторону Тео. Открыть рот и сказать: «Прекратите!» Тео двинулся прочь, не в силах больше слышать ядовитые, мерзкие вопли, но вдруг различил:
— Подожди…
Он оглянулся.
Маленький Гелу смотрел ему вслед. Лицо растерянное, бледное.
— Что? — зло бросил Тео.
— Прости.
Теодору почудилось, он ослышался. Вдали все еще слышались крики и смех, и вдруг раздался дикий вопль, от которого мурашки побежали по коже. И Теодор узнал в нем свой собственный.
«Тео, ты простил меня?»— прошелестел над ухом голос.
Тео попытался сглотнуть, но не тут-то было. Как можно простить? За это? Как?
И все же… Перед глазами встал Герман-Гелу. Взрослый Охотник, который рассказывал о том, как его спасла Иляна. С седой прядью на виске, ужасным шрамом на шее и шрамом-крестом. Почти как у Тео. Который он поставил на себе сам. Чтобы стать Охотником. Гелу по своей воле взвалил на себя ужасное, тяжкое бремя. На такое мог решиться лишь самоотверженный человек. Который сражался с ужасными нелюдимцами и погиб как герой.
Таким станет этот мальчишка.
И Теодор кивнул.
Он отвернулся, не в силах больше смотреть на костер. Крики стихли, будто кто-то выключил звук. Тео бросил взгляд через плечо — там, в зеркале, стоял взрослый Гелу — Герман, и он слабо и грустно ему улыбался. Из кармана жилетки торчала знакомая дудочка — с ней Германа и похоронили, он не успел подарить ее своей девушке. За спиной парня Тео различил Иляну. Они оба улыбались ему и махали рукой на прощание, и сердце Теодора сжалось от боли и жалости.
Они мертвы.
Он никогда их больше не увидит. Они лежат в земле, в могилах, которые он сам и
