«Портал, но ведёт неведомо куда, – услыхал Арбаз. – Вернее, не могу поверить, куда он ведёт!.. Не бывает такого, и быть не может!..»
– Меньше слов! – рыкнул Арбаз. – Куда он ведёт, говори толком!
«Не могу поверить…»
– Не верь! Просто скажи!..
Молчание. Радужный змей подплыл почти вплотную к Арбазу.
«Будь я проклят, пусть Аэтерос изгонит меня из учеников своих, но следы этого портала ведут за край жизни. Я бы сказал – во владения Демогоргона».
…Они долго махали на Репаха руками, спорили и возмущались, но доказать его ошибку не смог никто. Никто, кроме радужного змея, не умел чувствовать (или выяснять посредством чар), куда вела незримая нить разрушенного портала.
* * *Всё получилось донельзя удачно, думала Ирма, сидя верхом на Серко, мчавшемся громадными скачками через топь. «Алый крест» сделал своё дело, правда, она сама при этом едва уцелела, если б не волк, ухвативший её за шиворот и в последний момент выдернувший из-под огненной волны.
В общем, им хватит тут разбираться. А ей пора уходить – к тем самым «закладкам». Она, Ирма Нарви, хотела знать, что тут творится.
Конечно, они с Серко, как могли, путали следы; надо было, чтобы слуги Хедина наткнулись бы сперва на вторую ловушку, а потом и на третью. Ирма к тому времени будет уже далеко.
И она действительно оторвалась.
Чистая мощь, использованная госпожой Соллей в первом из «алых крестов», просто потрясала. Кто же она такая? – не могла не гадать девочка. Кто она, эта «госпожа Соллей»?
Но об этом она подумает после, а пока её ждал неблизкий путь до гор.
* * *Император Мельина знал, что угодил в ловушку. Другое дело, что эта ловушка была не совсем той, что изначально предназначалась ему; он успел-таки сразить двоих – чешуйчатокожее человекоподобное существо с жёлтыми глазами и бахромой мелких щупалец вокруг них и другое, ещё более странное, с пятью конечностями, на манер морской звезды поддерживавшими продолговатое туловище.
Он вобрал в себя, втянул, выпил их жизни, словно приснопамятный Хозяин Ливня. Абсолютно чужие, нечеловеческие сознания, нелюдская логика, нелюдские понятия о добре и зле – всё это вошло в него, вызывая самые настоящие дурноту и слабость, хотя как могут призраки чувствовать «дурноту»?
Император пришёл в себя – вокруг раскинулась сплошная темнота. Холодная, колючая, злая; темнота, способная сковать даже его бестелесную сущность.
Он помнил свои последние ощущения перед пленением – тянущиеся куда-то вглубь, к самому сердцу мира, тончайшие нити заклинаний. Здесь творилась, похоже, некромантия высших порядков; магия Эвиала, не Мельина.
Однако зачем же он им понадобился? Почему охота велась именно на него, Хранителя нового мира, мира, возникшего из слившихся двух?
Ответ напрашивался только один – он мог помешать их замыслу. Или им казалось, что может помешать. Император, хоть и лишился плоти, не мог пока что проходить сквозь стены, или, во всяком случае, имелись такие стены, сквозь которые ему было не пройти.
Абсолютная тьма вокруг. Тьма – над которой властвует Учитель, великий Ракот Восставший, повелитель Мрака.
«Сродство» к Тьме, унаследованное от наставника…
Он шевельнулся – словно человек в путах, стараясь понять, чем же он связан.
Он, может, и призрак, но призрак необычный.
Император вбирал в себя окружающую темноту, осторожно тянулся к незримым стенам своей тюрьмы; да, так и есть – ставлено «на призрака», на сильного, голодного, свирепого; такие вырываются порой у неудачников-некромантов, как учил Владыка Ракот.
Хоть и не так долго наставлял он Императора, а это сказать успел. Видать, знал, в чём надо наставлять.
Император шевельнулся вновь, заставляя бесплотные мышцы двигаться; он ощущал нацеленные в него острия из истинного серебра, исчерченные рунами и символами – на отвержение мёртвых, на сковывание их, на непропуск в мир живых.
Всё это было, наверное, сделано хорошо, по всем правилам строгой науки некромантии.
Вот только он был совсем не обычным призраком.
Сперва Император попытался отыскать слабое место, точно готовя штурм крепости; нет, не удаётся, тут они постарались, надо признать.
Что ж, значит, пойдём напролом.
Потому что даже сквозь барьеры пробивалась тяжкая и болезненная дрожь, словно двойное сердце слившегося мира не выдерживает под натиском чуждой магии.
И, словно в былые дни, когда он, Император, стоял перед строем Серебряных Щитов, сейчас его бестелесная суть надвинулась прямо на пронзающие острия.
Оказалось, он способен ощущать боль, да ещё как!..
Однако боль эта не заставила остановиться, напротив – я чувствую, значит, я живу; из боли родилась ярость, заставившая его насадить себя на испещрённое рунами серебро.
Его призрачную суть раздирало в клочья, но до конца разодрать всё-таки не могло.
«Сеамни. Моя. Моя Сеамни!..»
Что бы ни измыслили пленители, он должен прорваться!
Биения извне участились, стали неровными, словно перебои больного сердца.
И тогда он испугался. Испугался, словно за родного, близкого человека, которого покидает жизнь.
Император рванулся – прямо сквозь преграды. Тьма помогала, как умела – обволакивая серебряные острые стержни, позволяя ему проскользнуть меж ним-и.
Западню ладили на совесть, он ощущал, как злые чары рвут его призрачную плоть, оставляя глубокие следы – хотя, казалось бы, как можно ранить призрака?
Он должен пройти – ради Тайде, ради сына. Ради всех остальных.
А потом барьер внезапно оказался позади, и Хранитель Мельина услыхал истерические вопли на непонятном ему языке.
– Нет! – взвыл кто-то и на понятном.
Подземную камору озаряли слабые огоньки, плясавшие в глубине зеленоватых кристаллов.
Император видел исчерченный сложными скрещениями пентаграммы пол, видел заметавшиеся тени: тех, кого именовали «дуоттами», тех, кто прозывался «пятиногами». На него обрушился поток чужих заклятий, но это были всё те же чары против обычных призраков, против бродячих привидений с погостов; они висли на нём, тянули вниз, норовили опутать, однако он пробивался всё равно.
Чужая волшба могла его задержать, но не остановить.
А за спиной словно бы нарастал мерный топот его легионов.
Злоумышленники порскнули в узкие отнорки; Император успел дотянуться до ещё одного из них, дуотта, легко, одним движением вбирая в себя его жизнь и зло.
И разом ощутил иное – то самое болезненное, тяжкое трепетание глубоко в недрах мира. Теперь оно чувствовалось куда острее; что-то мучительно ворочалось там, готовое вот-вот лопнуть; лопнуть вместе со всем остальным, и Мельином, и Эвиалом.
Он не умел ходить сквозь земную твердь.
Учитель всегда говорил, что «это умение придёт».
Когда-нибудь. Само.
А требовалось оно сейчас.
Император выпустил полуживого дуотта. В сознании нелюдя мелькали суматошные картины – какие-то тёмные средоточия силы глубоко под миром, силы, что вот-вот вырвется на свободу.
Какие умельцы, однако!..
Дуотт отползал. В тёмных глазах застыл ужас, правая рука не действовала, парализованная, половина щупалец бессильно повисла.
– Убирайся, – бросил Император. – И скажи остальным – пусть убираются тоже; вам меня не остановить.
Он повернулся спиной к дёргающемуся в конвульсиях существу;
